Читать интересную книгу Убью кого хочу - Алексей Тарновицкий

– Ну да… – пробормотал он, мгновенно оттаивая из положения столба в свой привычный облик ласковой мягкой игрушки. – А видеться мы с тобой и так будем каждый вечер.

– Как сейчас, да? – я подставила ему губы и сразу перестала думать о свободе, а также о райкомовском комиссаре Николае Миронове, оперуполномоченном Павле Петровиче Знаменском, отставном уголовнике Алексее Ивановиче Плотникове и прочих малозначительных вещах.

Когда я на цыпочках, то и дело натыкаясь на разбросанные повсюду вещи, пробиралась к своей койке, мои соседки по комнате уже видели десятый сон. Во всяком случае, так это выглядело в темноте. Но стоило мне улечься и счастливо вздохнуть, как с ближней кровати послышался тихий настойчивый шепот:

– Саня… Саня…

– Оля? – удивилась я. – Ты почему не спишь?

– А ты почему?

Даже в темноте можно было понять, что она улыбается.

– Ну, у меня дела…

– Мне бы такие дела… – мечтательно прошелестела Олька. – Я в самолете дрыхла, теперь не заснуть.

– Я тоже.

– Пойдем, покурим?

Мы сунули ноги в тапки и вышли в коридор, к распахнутому в ночь торцовому окну.

– Завидую я тебе, Саня, – сказала Олька, выпуская дым через ноздри, как лошадка с рисунка в книжке «Русские сказки».

– Ты – мне? – фыркнула я. – Что за глупости… С твоими-то данными…

Ольга Костырева была известной в институте гуленой. Высокая, красивая, с пышной грудью и роскошной гривой – как та же сказочная лошадка – она постоянно пользовалась вниманием, как минимум, десятка разных кавалеров. Главная Ольгина проблема заключалась в том, что она никак не могла решить, кому из них отдать предпочтение, и поэтому благоволила ко всем одновременно. Нельзя сказать, что это способствовало выстраиванию мало-мальски пристойной репутации – даже в условиях студенческой свободы нравов. Сначала она лишь презрительно посмеивалась по этому поводу – сначала, но не сейчас, когда в преддверии распределения подружки стали одна за другой выскакивать замуж, в то время как продолжительность ее собственных романов все укорачивалась и укорачивалась. До стройотряда мы с ней близко не сталкивались, двух десятков слов не сказали, если не считать «привет-привет»: разные компании, разные интересы. А тут вдруг – соседние койки в одной комнате, один коридор, один подоконник, одна ночь на двоих.

– А что данные? – возразила она. – Парни не на данных женятся, а на… – а черт их знает, на ком они женятся. По крайней мере, у тебя вот есть этот твой Лоська, а у меня – шиш. Стадо одноразовых козлов… Слушай, а почему его Лоськой зовут?

– Потому что здоровый, как лось, – отшутилась я. – Но вообще-то, ты зря идеализируешь. Лоси такие же парнокопытные, как и козлы.

Мы обе засмеялись, глуша смех в ладонях.

– Все равно, хорошо тебе, – сказала Ольга.

– А ты что, одна приехала, без никого?

Она серьезно кивнула.

– Конечно. Я ведь сюда специально записалась, чтобы подальше от всего этого кобеляжа. В городе на лето не останешься – тоскливо. Да и телефон не отключишь. А куда-нибудь отдыхать тоже не поедешь – козлы прохода не дают.

– О-хо-хо… как трудно быть красивой. У меня прямо сердце от жалости разрывается… – поддела ее я.

Ольга усмехнулась:

– Ты вот смеешься, а зря. Лучше быть смелой. Если бы можно было выбирать, я бы это выбрала. Ты вот смелая. Валерка же ясно сказал: никаких романов. А ты – Лоську под мышку, и – ну скамейку искать…

– Валерка сказал: «в здании школы», – напомнила я. – Насчет скамеек речи не шло. Да если бы и шло… Еще будут они мне указывать, когда любить можно, а когда нет!

– Вот видишь, ты не боишься… – она вздохнула. – А я вот боюсь. Если меня еще и отсюда за аморалку вышлют, тогда вообще кранты.

– Да кто тебя вышлет? Валерка – свой парень.

– Валерка-то свой, – покачала головой Ольга, – а вот комиссар – тот еще кобелина. Нехороший он, из подленьких, попомни мое слово. Я таких козлов за версту чую. К несчастью, и они меня тоже. Сразу прилип своими глазками сальными, будто щупает, раздевает… тьфу, пакость!

Рука ее дернулась к груди, словно Ольке вдруг хотелось стряхнуть с себя грязные следы, оставленные глазами Миронова. Она глубоко затянулась сигаретой.

– Как это у тебя получается, Саня?

– Что?

– Ну, это… быть смелой? Я как-то раньше за тобой такого не замечала, просто не приходилось. А тут вдруг заметила. Ты ведь не боишься, да? Никого не боишься, по глазам видно.

– Точно, не боюсь, – улыбнулась я. – А чего их бояться? Пусть лучше они боятся.

– С чего это вдруг им тебя бояться? – усомнилась Ольга. – Взять хоть того же Миронова. Кто ты – и кто он… чего ты ему сделаешь?

– Убью, – ответила я, улыбнувшись еще шире. – Я их просто убиваю. А смерти каждый боится.

В разговоре по душам, когда хочешь обмануть, говори только чистую правду. Потому что, если юлить и уклоняться, то это сразу чувствуется. Услышав фальшь, собеседник обязательно решит, что ты что-то скрываешь, и запомнит это надолго. Зато чистой открытой правде не верят столь же чисто и открыто, а потому тут же забывают сказанное.

– Ну, разве что… – задумчиво кивнула Ольга, стряхивая пепел за подоконник. – Ах, подруга, подруга… Может, ты просто еще непуганая, оттого и не боишься? Хотя, кто у нас до таких лет непуганым доходит? Это за границей, говорят, край непуганых идиотов, а у нас вот даже идиоты запуганы.

– Интересно, какие они?

– Кто, идиоты?

– Нет, – засмеялась я, – иностранцы. В жизни не общалась с иностранцем. А ты?

– И я… – Ольга отщелкнула окурок, и тот описал в темноте огненную дугу. – А что там может быть такого особенного? Такие же козлы, вот увидишь… Ну что, айда спать?

8

Работа на консервном заводике была чиста, незамысловата и даже в чем-то приятна. Шесть девушек, включая меня и Ольгу, устилали дно трехлитровых банок листьями петрушки и веточками укропа, набивали их – сколько войдет – свежими огурцами, бросали туда же несколько долек чесноку и ставили на конвейерную ленту. Далее банки поступали в распоряжение чешской бригады. Чехов приехало четверо: две плечистых блондинки с одинаковым именем Юта и два парня – молчаливый флегматик Йонаш и его полная противоположность, весельчак и балагур, которого звали Сатек. Ольга, далеко не сразу избавившаяся от подозрительного отношения к зарубежным коллегам, поставила одноименных чешек перед собой, придирчиво осмотрела и постановила:

– Значит так. Чтобы не путать Юту с Ютой, придется дать вам удобные погоняла. Ты вот пониже, значит, так тебе и зваться – Пониже. Ну, а ты, соответственно, Повыше. Нет возражений?

Чешки, здоровенные, кровь с молоком, девахи непонимающе моргали и улыбались; как выяснилось, по-русски приехавшие иностранцы понимали совсем немного, а более-менее сносно разговаривать могли только Сатек и еще одна немка по имени Труди.

– Сань, ты только глянь на эти улыбки… – сердито проговорила Олька. – Ведь ни бельмеса не понимают!

Она шлепнула одну из Ют по мускулистой спине:

– Эй, Пониже! Ты теперь Пониже, ферштейн? Пониже! Я – Оля. А ты – Пониже!

– Пониже, – радостно закивала чешка. – Ты Оля, а я – Пониже…

– Ну, слава богу, врубилась… – Олька повернулась ко второй, еще более мускулистой Юте: – А ты – Повыше. Я Оля, она Пониже, а ты – Повыше.

– Повыше, Повыше…

Прозвища быстро прижились. Повыше и Пониже подставляли полученные от нас банки под краны с горячим рассолом, а потом запечатывали их, дергая за рычаг крышечного автомата. Сатек и Йонаш загружали уже готовый продукт в специальные металлические сетки, которые затем опускались в автоклав для последней термообработки.

Противоположный конец технологической цепочки, то есть подготовка банок и исходных ингредиентов, был прочно оккупирован немцами. Сначала в этой бригаде работали и наши, но уже на второй день Валерка Купцов счел за благо не смешивать принципиально разные подходы к социалистическому труду. Я сама слышала, как он ругался по этому поводу с местным бригадиром Копыловым.

– Они же сумасшедшие! – кричал Копылов. – Они же скребут щеткой каждый листик петрушки! А для банок им требуется непременно мыло и кипяток! Нет, чтоб сполоснуть теплой водичкой, как все люди… Скажи им, Валера! Меня эти фрицы не слушают, только глаза таращат.

– Во-первых, ты эти прозвища оставь! – хмурился Валерка. – Фрицы все под Сталинградом полегли. А здесь ты работаешь с представителями братского народа…

– Вот и скажи этим представителям, что они слишком много из себя представляют!

– Во-вторых, – не уступал командир, – чем они тебе мешают? Возьми газету – там что на первой странице написано, на самом верху? «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Вот и соединяйся. Пускай себе скребут эти листики. Что, у них производительность ниже?

Копылов в ответ лишь разевал рот – яростно, но беззвучно. Даже со всеми этими щетками и кипятком производительность немцев нисколько не уступала тому, что вырабатывали наши, советские, которые мыли овощи путем однократного окунания в тазик, а банки лишь слегка ополаскивали мутной грязноватой водичкой. Объяснялось это и задержками в подвозе огурцов, и перебоями в поставке зелени, но, главным образом, тем, что тупые немцы принципиально отказывались понимать глубинное значение исконно русского слова «перекур».