Читать интересную книгу Долгая дорога в дюнах - Олег Руднев

— Видите ли, собственно, я… — попытался было вставить Рихард, но хозяин, не слушая его, продолжал:

— И самое главное, у вас много общего с программой нашей партии. Расовая чистота, политическая бескомпромиссность… И эмблема — та же свастика… Правда, — он усмехнулся, — перевернутая в другую сторону. Я считаю большой ошибкой вашего президента Ульманиса, что он оттолкнул от себя «Гром и Крест» вместо того, чтобы сделать его своей боевой опорой.

— К сожалению, это не единственная его ошибка. Заключить договор с русскими и кокетничать с Западом…

— Да, да… Наивное желание усидеть сразу на двух стульях. Надеюсь, ваши соотечественники понимают пагубность такой политики? — Фон Биллинг тяжело вздохнул. — Беда в том, что мы с вами живем почти рядом, а информация из Латвии, скажу откровенно, далеко не достаточна. Особенно сейчас, когда бушует война и настоящие патриоты Латвии могли бы восполнить этот пробел.

Рихарда покоробила прямолинейность немца, но он ответил сдержанно:

— Мои друзья в Риге готовы пойти на самые тесные контакты. Но прежде всего мне поручено узнать. В случае критического положения у нас насколько реальна ваша поддержка?

— Мой друг, — снисходительно улыбнулся фон Биллинг — ему явно начинала надоедать назойливость гостя, — говорят, хорошие всходы бывают там, где зерно бросают в подготовленную почву.

— Вы хотите сказать?..

— Я хочу сказать, господин Лосберг, — голос Биллинга прозвучал сухо, с металлическим оттенком, — что ваша судьба находится в ваших собственных руках. Да, мы сегодня сильны, как никогда. Но даже нам приходится рассчитывать свои силы. Разумеется, Германия не останется равнодушной к судьбе Латвии. Но для начала важнее всего наладить контакты и… информацию. Информация и взаимопонимание — это ключ ко всему.

— Но все-таки конкретно… — Рихард из последних сил попытался вернуть разговор в желаемое русло. — Что я могу передать людям, которые поручили мне связаться с вами?

Фок Биллинг встал, давая понять, что аудиенция окончена.

— Конкретно? Конкретно, я был очень рад познакомиться с вами лично. Если у вас есть настоящее желание сотрудничать с нами, то практическую сторону всех вопросов вы уладите со штандартенфюрером Дитрихом. Это большой специалист по вопросам Прибалтики.

— То есть вы предлагаете мне?.. — Лосберг подавленно топтался на месте.

Я предлагаю вам дружбу, — сурово и высокомерно отрезал фон Биллинг. — Настоящую солдатскую дружбу. Которая не знает корысти и не задает лишних вопросов. Подумайте хорошенько об этом на досуге. Вы ведь деловой человек, господин Лосберг. Да, чуть было не забыл… Завтра первая партия вискозы отправляется в Ригу.

— О-о! — Рихард никак не ожидал этого сообщения от хозяина кабинета. — Благодарю вас, господин фон Биллинг!

— Пустяки! Просто мне было приятно оказать вам маленькую услугу. Всего доброго. Я всегда был убежден, что мы обязательно найдем общий язык.

Тускло отсвечивая медью, в высоком узком футляр мерно раскачивался маятник старинных часов известной фирмы Густава Беккера. В тишине спальни их четкий звук раздавался с однообразной настойчивостью, Марта лежала неподвижно, с плотно закрытыми глазами, и, хотя дышала глубоко и ровно, Рихард знал: жена не спит.

— Марта!

Она не шевельнулась.

— Ты же не спишь… Я знаю.

Она опять не ответила. Они лежали рядом, близко, почти соприкасаясь, но Рихард мучительно ощущал разделяющую их черту отчуждения.

— У тебя был сегодня доктор Хаггер? Что он сказал?

— Ничего. Посоветовал больше гулять. Прописал новое лекарство.

— И все? Больше ничего? — Не выдержал, проговорил с досадой: — Ну что ты все молчишь? Думаешь всю жизнь так отмолчаться?

Стучал маятник. В неплотно прикрытой форточке посвистывал вьюжный ветер. Рихард встал, включил ночник, заметил на столе стакан с водой, отхлебнул глоток.

— Со мной Хаггер беседовал обстоятельней. Дал ясно понять, что тянуть больше нельзя. Надо решать, Марта.

Она безучастно спросила:

— Что решать?

— Хаггер считает, что рожать тебе опасно.

— Не надо об этом, я не хочу.

— Ты думаешь, мне приятно об этом говорить? Но ведь и с тобой, и с ребенком может случиться что угодно.

— Странно, что Хаггер говорит твоими словами. Даже твой тон я слышу в его голосе.

Рихард нервно прошелся но комнате.

— Ты не веришь Хаггеру, не веришь мне. Думаешь, мы сговорились. Тогда поезжай в Мюнхен, в Берлин, куда хочешь! К лучшим специалистам. Клянусь, я думаю только о тебе, о твоем здоровье.

Она ответила тихо, но непреклонно:

— Не надо никуда ехать. Я буду рожать.

Лицо Рихарда помрачнело. Он стиснул зубы, отвернулся к морозному окну, долго молчал. Потом грустно произнес:

— Если бы ты относилась ко мне хоть наполовину так, как я… Сегодня разговаривал с Ригой. Твоего Артура освободили. Его призвали в армию. Крейзис все-таки выполнил мою просьбу.

Лосберг набросил на плечи халат и, не оборачиваясь, вышел из комнаты. Марта лежала, не шелохнувшись, в той же позе — и лишь две капли-слезинки медленно поползли по ее щекам. Мерно, монотонно стучал маятник, безрадостно отмеряя время…

Так же безрадостно стучало ее сердце. Мысли сплетались в плотный клубок, затем стремительно разбегались в разные стороны, то уводя ее в далекое детство, то возвращая в эту чужую и ненавистную для нее комнату. Зачем она здесь? Какая страшная и непонятная сила затащила ее сюда? После разрыва с Артуром Марта жила, словно в тумане. Все происходящее в ней и вокруг нее отныне преломлялось в сознании будто в кривом зеркале, приобретало иной смысл, другую окраску. Это был взгляд нездорового человека, для которого весь мир неожиданно сделался больничной палатой. И теперь, когда самое страшное миновало и было уже позади, она с удивлением оглядывала себя в зеркале — странную, незнакомую и ничего не понимала. Что же все-таки произошло? Неужели такая незначительная нелепость, как та злосчастная автомобильная прогулка с Рихардом, могла так круто изменить ее судьбу, растоптать самое дорогое и заветное, что она хранила в своей душе? Память тревожно воскрешала искаженное гримасой ненависти лицо Артура, его отчужденные глаза, его холодный и незнакомый голос. Будто между ними прежде ничего и не было: ни томительного ожидания встреч, ни той старой мельницы, ни ласковых слов, ни заверений в любви. Так — случайно встретились, поссорились, разошлись.

Марта в отчаянии сцепляла пальцы, до крови закусывала губы, чтобы не унизиться до крика, не признаться в своем бессилии и отчаянии. Мозг неотступно сверлила назойливая мысль: неужели он поверил, действительно подумал, что она изменила ему с Лосбергом? Значит, не любил, если не верил? А, может, наоборот, оттого и вскипел, что любил до беспамятства, до безрассудства?

Она закрывала глаза, словно ей было стыдно смотреть на себя со стороны. Истеричка! Разве она сама поступила лучше Артура? Бросилась в объятия к первому попавшемуся. Оскорбилась, видите ли. Подумаешь ударили по лицу! Только теперь она по настоящему поняла, что значили в прошлом вспышки Артура, его уязвленное самолюбие, ревность и недоверие. Надо было это чувствовать и понимать раньше. А то сама разожгла костер, а укрыть от дождя и ветра не сумела.

Марте было мучительно стыдно и перед Рихардом. Когда она узнала о беременности, то ни секунды не сомневалась, что жизнь окончена. Во всяком случае, ей и в голову не приходило, что все может обернуться именно таким образом. Но Лосбергу как-то удалось переубедить ее, успокоить, подчинить своей воле, вдохнуть веру в будущее. Был даже момент, когда она почувствовала к Рихарду что-то похожее на нежность. Это случилось уже здесь, в Германии, Правда, чувство вспыхнуло и тут же угасло, не дав ни тепла, ни света.

Нет, Марта не могла быть в претензии к мужу: он и сейчас оставался неизменно внимательным, предупредительным, всеми силами пытался завоевать ее расположение. Но что она могла поделать с собой, если это-то как раз и вызывало обратную реакцию: чем больше супруг проявлял заботы, тем отчетливее она ощущала назойливость и даже корысть. Ей всюду мерещились его козни, она во всем усматривала другой, скрытый, доходящий до абсурда смысл. Взять хотя бы тот случай с абортом, на котором настойчиво настаивали врачи. Она и сама прекрасно понимала, что рожать небезопасно, что беременность протекает ненормально, но стоило об этом заговорить Рихарду, как Марта тут же приняла безоговорочное решение — она будет рожать. Ей вдруг показалось, что, отказавшись от ребенка, она еще раз предаст Артура.

Холодным умом Марта понимала, что поступает неразумно, рискованно, несправедливо, наконец, что никто в ее судьбе, кроме нее самой, в конце концов не повинен, но ничего поделать не могла. Страдала сама и доставляла страдания другим. Марта почти не замечала происходящего вокруг — жизнь как-то сфокусировалась на личных заботах и переживаниях — совсем не интересовалась делами мужа, смутно представляла, что творится в мире. Здесь, на этой уединенной вилле, в окружении живописного пейзажа, горного воздуха, безмятежности и покоя, она была занята лишь собой. Вернее, своими воспоминаниями, угрызениями совести и слабой, почти неосознанной надеждой когда-то вырваться из этого добровольного и красивого плена. Марта все понимала, и, сама того не сознавая, хотела бы облегчить свою участь, отказаться от бесплодных надежд смириться со своим положением, но разум и сердце все больше приходили в противоречие друг с другом. Разум слушал доводы, сердце их не принимало. Она не могла убить в себе любовь к Артуру, оставляя за собой право хотя бы мечтать, хотя бы надеяться.