<Август 1908>
Суйда
Телеграфист
С. Н. Величкину[118]
Окрестность леденеетТуманным октябрем.Прокружится, провеетИ ляжет под окном, —
И вновь взметнуться хочетБольшой кленовый лист.Депешами стрекочетВ окне телеграфист.
Служебный лист исчертит.Руками колесоДокучливое вертит,А в мыслях — то и се.
Жена болеет боком,А тут — не спишь, не ешь,Прикованный потокомЛетающих депеш.
В окне кустарник малый.Окинет беглый взгляд —Протянутые шпалыВ один тоскливый ряд,
Вагон, тюки, брезентыДа гаснущий закат…Выкидывает ленты,Стрекочет аппарат.
В лесу сыром, далекомТеряются пески,И еле видным окомМерцают огоньки.
Там путь пространства чертит…Руками колесоДокучливое вертит;А в мыслях — то и се.
Детишки бьются в школеБез книжек (где их взять!):С семьей прожить легко лиРублей на двадцать пять:
На двадцать пять целковых —Одежа, стол, жилье.В краях сырых, суровыхТянись, житье мое! —
Вновь дали мерит взором:Сырой, осенний дымНад гаснущим просторомПылит дождем седым.
У рельс лениво всхлипнулДугою коренник,И что-то в ветер крикнулИспуганный ямщик.
Поставил в ночь над склономШлагбаум пестрый шест:Ямщик ударил звономВ простор окрестных мест.
Багрянцем клен промоет —Промоет у окна.Домой бы! Дома ноет,Без дел сидит жена, —
В который раз, в который,С надутым животом!..Домой бы! Поезд скорыйВ полях вопит свистком;
Клокочут светом окна —И искр мгновенный снопСквозь дымные волокнаУдарил блеском в лоб.
Гремя, прошли вагоны.И им пропел рожок.Зеленый там, зеленый,На рельсах огонек…
Стоит он на платформе,Склонясь во мрак ночной, —Один, в потертой форме,Под стужей ледяной.
Слезою взор туманит.В костях озябших — лом.А дождик барабанитНад мокрым козырьком.
Идет (приподнял ворот)К дежурству — изнемочь.Вдали уездный городКидает светом в ночь.
Всю ночь над аппаратомОн пальцем в клавиш бьет.Картонным циферблатомСтенник ему кивнет.
С речного косогораВ густой, в холодный мрак —Он видит — семафораВзлетает красный знак.
Вздыхая, спину клонит;Зевая над листом,В небытие утонет,Затянет вечным сном
Пространство, время, богаИ жизнь, и жизни цель —Железная дорога,Холодная постель.
Бессмыслица дневнаяСменяется иной —Бессмыслица дневнаяБессмыслицей ночной.
Листвою желтой, блеклой,Слезливой, мертвой мглойПостукивает в стеклаОктябрьский дождик злой.
Лишь там на водокачкеМоргает фонарек.Лишь там в сосновой дачкеРыдает голосок.
В кисейно нежной шалиДевица средних летВыводит на роялиЧувствительный куплет.
1906–1908
Серебряный Колодезь
Арестанты
В. П. Поливанову[119]
Много, брат, перенеслиНа веку с тобою бурь мы.Помнишь — в город нас свезли.Под конвоем гнали в тюрьмы.
Била ливнем нас гроза:И одежда перемокла.Шел ты, в даль вперив глаза,Неподвижные, как стекла.
Заковали ноги намВ цепи.Вспоминали по утрамСтепи.
За решеткой в голубомБыстро ласточки скользили.Коротал я время сномВ желтых клубах душной пыли.
Ты не раз меня будил.Приносил нам сторож водки.Тихий вечер золотилОкон ржавые решетки.
Как с убийцей, с босяком,С вором,Распевали вечеркомХором.
Здесь, на воле, меж степейВспомним душные палаты,Неумолчный лязг цепей,Наши серые халаты.
Не кручинься, брат, о том,Что морщины лоб изрыли.Всё забудем: отдохнем —Здесь, в волнах седой ковыли.
1904
Серебряный Колодезь
Песенка комаринская
Шел калика, шел неведомой дороженькой —Тень ползучую бросал своею ноженькой.
Протянулись страны хмурые, мордовские —Нападали силы-прелести бесовские.
Приключилось тут с каликою мудреное:Уж и кипнем закипала степь зеленая.
Тень возговорит калике гласом велием:«Отпусти меня, калика, со веселием.
Опостылело житье мне мое скромное,Я пройдусь себе повадочкою темною».
Да и втапоры калику опрокидывала;Кафтанишко свой по воздуху раскидывала.
Кулаками-тумаками бьет лежачего —Вырастает выше облака ходячего.
Над рассейскими широкими раздольямиКак пошла кидаться в люд хрестьянский кольями.
Мужикам, дьякам, попам она поповичамИз-под ног встает лихим Сморчом-Сморчовичем.
А и речи ее дерзкие, бесовские:«Заведу у вас порядки не таковские;
Буду водочкой опаивать-угащивать:Свое брюхо на напастиях отращивать.
Мужичище-кулачище я почтеннейший:Подпираюсь я дубиной здоровеннейшей!»
Темным вихорем уносит подорожногоСо пути его прямого да не ложного.
Засигает он в кабак кривой дорожкою;Загуторит, засвистит своей гармошкою:
«Ты такой-сякой комаринский дурак:Ты ходи-ходи с дороженьки в кабак.
Ай люли-люли люли-люли-люли:Кабаки-то по всея Руси пошли!..»
___
А и жизнь случилась втапоры дурацкая:Только ругань непристойная, кабацкая.
Кабаки огнем моргают ночкой долгоюНад Сибирью, да над Доном, да над Волгою.
То и свет, родимый, видеть нам прохожего —Видеть старого калику перехожего.
Все-то он гуторит, все-то сказы сказывает,Все-то посохом, сердешный, вдаль указывает:
На житье-бытье-де горькое да о́ховоеНападало тенью чучело гороховое.
<Июнь 1907>
Петровское
Русь
Поля моей скудной землиБон там преисполнены скорби.Холмами пространства вдалиИзгорби, равнина, изгорби!
Косматый, далекий дымок.Косматые в далях деревни.Туманов косматый поток.Просторы голодных губерний.
Просторов простертая рать:В пространствах таятся пространства.Россия, куда мне бежатьОт голода, мора и пьянства?
От голода, холода тутИ мерли, и мрут миллионы.Покойников ждали и ждутПологие скорбные склоны.
Там Смерть протрубила вдалиВ леса, города и деревни,В поля моей скудной земли,В просторы голодных губерний.
1908