нашей приоткрытой двери, впуская свет, стелящийся по полу.
Не знаю, сколько проходит времени, но спустя несколько часов он заходит в детскую комнату и, раздевшись, ложится вместе с нами, залезает под одеяло и обнимает меня и дочь одновременно.
Глава 11
Разлепив веки и, едва открыв глаза, обнаруживаю себя в детской кровати. Одну. Маргаритки нет, её смех доносится с кухни. Нашариваю ногами тапочки и иду на звук детского голоса. Слишком ранний подъём для воскресенья, но, похоже, никто в доме не спит.
— А мы завтрак готовим, — улыбается муж, помешивая и подсаливая дымящуюся жижу из яиц с молоком на сковороде.
Он выглядит свежим, опрятным и принявшим душ. Дочка стоит на маленькой табуреточке у стола и, держа в руках огромный нож, аккуратно нарезает лук. Эта картина поражает не меньше, чем парад планет.
— Давай ещё хлеба нарежем. Мама любит жидкий омлет заедать хлебом с маслом и сыром. Надо бутерброды намазать.
Надо же, Ваня ещё помнит, что там мама любит.
— Пап, папа, папа! — звенит дочкин голос. — Давай, ещё рожицы на хлебе сделаем. Ну пожалуйста, — мило умоляет дочурка. — У нас горошек есть, я помню, глазки сделаем.
— Точно. А из перца улыбочку! — добавляет отец.
Маргаритка довольно хлопает в ладоши.
— Аккуратнее с ножом, — ошарашенно тру глаза и ухожу в ванную.
Она так сильно любит отца, просто с ума сойти можно. Стоя у раковины, я смотрю на своё отражение. Отодвигаю ворот майки — вся шея в засосах.
И вроде бы теперь всё тайное стало явным, но всё равно хочется надеть водолазку с высоким воротом и длинными рукавами.
Вздохнув, иду в спальню переодеться, в коридоре бросаю взгляд на комнату мужа. Вот это да!
Компьютера нет.
— А где? — Оборачиваюсь, хмурясь.
Это так странно и неожиданно. Муж идёт за мной.
— Коле занёс. — Засовывает он руки в карманы и, хмурясь, виновато опускает голову.
— В шесть утра?
— В полтретьего ночи, — шмыгает носом муж, отворачиваясь.
Затем поднимает на меня взгляд, и я отвечаю тем же, сто лет не смотрела ему в глаза, уже и забыла, какие они у него красивые и большие, шоколадно-карие.
Очень удивлена его поведением. Неужели семья для Вани всё же важнее, чем игры? Поразительно.
Я в полной растерянности. Столько раз просила это сделать, и вот на тебе. Слишком поздно дошло, но так бывает: пока человека в говно не окунёшь, он так и будет испытывать терпение. Об учителе ни слова. О нём молчим и я, и муж. Как будто ночной встречи не было. Может, оно и к лучшему, потому что я не знаю, что мне говорить. Врать, что я не хотела? Или обвинять во всем его? Ни того, ни другого я не хочу. Ни то, ни другое не является правдой. Но парадокс — стопроцентной ложью это тоже нельзя назвать. Истина где-то посередине.
Теперь Тихонов у меня ассоциируется со страхами и слезами дочери.
И каждый раз, когда я думаю и вспоминаю вчерашние события, мне становится больно внутри. Чувства к дочери перекрывают все другие эмоции.
— Папа, мама, ну где вы там? — Забегает счастливая дочка в спальню.
Она сегодня такая весёлая, такая счастливая, с задорными, подпрыгивающими на голове хвостиками. Потому что папа и мама рядом, и папа с ней занимается.
Ваня подхватывает Маргошу на руки и, потеревшись с ней носами, улыбается ей. А мне вспоминается, как она вчера рыдала… И это моя вина. Хорошо, что сейчас она улыбается и всё забыла.
Запутавшись окончательно, копаюсь в вещах, вытаскиваю водолазку и, прикрываясь дверцей шкафа, натягиваю её поверх майки.
Интересно, когда появилось это чувство стыдливости? Когда мне стало неловко переодеваться перед собственным мужем? Ваня не может не заметить повисшего между нами напряжения. И отводит взгляд в сторону.
— Завтракать пойдём, — бодрится супруг, покидая комнату с дочерью на руках.
Я выхожу из-за шкафа и послушно киваю. Хотя меня уже никто не видит. Странное ощущение, как будто нет возможности вдохнуть полной грудью и очень хочется открыть окно. Но только в комнате совсем не душно, просто сложно всё. Прямо голова кругом.
Аппетита нет, но, улыбнувшись малышке, я сажусь за наш кухонный стол и буквально заставляю себя есть приготовленные ею бутерброды, украшенные усами и бровями. Втроём мы здесь не сидели уже миллион лет. Неожиданно щемит сердце, ведь мы семья, родные люди. И Ваня дурак, и я дура, конечно же. Маргаритка наша общая дочь, и мы должны стараться ради неё. Дети — это самое главное, мы умрём, а после нас останется Маргаритка.
Моя девочка щебечет, рассказывая папе, что уже успела пройти в школе, узнала на уроках труда и рисования. Что у неё не очень хорошо получается вырезать снежинки, зато отлично решаются примеры и пишутся слоги под диктовку. Вообще школа ей нравится и всё в ней интересно.
Муж смотрит то на меня, то на неё, а я методично жую, как будто нарочно набивая рот побольше, чтобы не участвовать в разговоре.
Стрелки часов целеустремленно ползут по кругу и время течёт быстрее, чем кажется. И когда с завтраком покончено, Ваня отбирает у меня тарелки и начинает мыть посуду, а потом и вовсе шокирует, предлагая погулять с дочерью на улице, аргументируя тем, что, наверное, я хочу отдохнуть.
Маргаритка снова прыгает от радости, и я, конечно же, им не препятствую. Я сажусь за свой компьютер и погружаюсь в работу, чтобы не думать. А ещё я не могу найти зарядку от своего телефона. Он полностью сел и зарядить его нечем.
«Мои» возвращаются через два с половиной часа, я успеваю перелопатить большой кусок проекта. И получается, что сейчас Ваня мне помог тем, что занял ребёнка. Они приносят с собой шум и свежий воздух и, перебивая друг друга, рассказывают, как пешком дошли до парка. А ещё купили еды, и теперь маме не надо готовить. Такая забота для меня очень неожиданная и странная. Так, наверное, и должно быть в нормальных семьях.
Дочка с отцом смотрят телевизор, я держусь немного стороне, пытаясь занять себя чтением, и очень радуюсь, когда наконец-то можно лечь спать.
— Ты зарядку мою не видел? — спрашиваю у мужа.
Он лишь качает головой, подбрасывая ребёнка в воздух, играя с ней в лошадку.
Всю ночь я плохо сплю, ворочаясь на диване, так и не решившись