Я обернулась: за нами на плотах поменьше плыли сокровища из мавзолея. В открытых сундуках блестело золото и серебро. Солнечные лучи так и играли на драгоценных винных чашах; одну из них очень любил отец, пока был жив. Вот наши платформы, окруженные пьяными ликующими зеваками, со скрежетом двинулись вверх по склону Капитолийского холма. Сенаторы пытались отталкивать зрителей, солдаты грозно потрясали щитами, но никому не хотелось пролить хоть каплю римской крови в такой торжественный день. Все хором кричали: «Io triumfe!»[13].
У храма Юпитера шествие остановилось, и я впервые увидела Марцелла с Тиберием. Оба спешились, и племянник Цезаря направился в нашу сторону. Я бросила взгляд на брата. Тот потянулся за ножом.
— Только не он, он никогда не причинит нам зла, — вырвалось у меня.
— Этот парень исполнит любое слово Октавиана.
Приблизившись, Марцелл посмотрел на нас — и вдруг побагровел.
— Что это? — крикнул он. — Кто-нибудь, сейчас же снимите цепи!
Откуда-то появился уже знакомый нам пожилой человек из Сената с ключом в руках.
— Живее! — поторопил его Марцелл. А когда мы свободно спустились к нему, сочувственно покачал головой. — Все позади.
Александр собрался с духом и спросил:
— Что теперь твой дядя с нами сделает?
— Когда?
— Сегодня.
— Ну, почетные места на пиру вам уже вряд ли достанутся, если ты об этом. Наверное, Агриппа…
— Нас не казнят? — воскликнула я.
Марцелл отшатнулся.
— Конечно же нет!
Мы мрачно молчали.
— Так вот что было у вас на уме…
Никто из нас не ответил, и он поклялся:
— Мать никогда бы этого не допустила. Вы для нее теперь словно родные дети.
— А как же Антилл? — напомнил Александр. — Его зарезали в Александрии, у подножия статуи Цезаря.
Марцелл печально кивнул. Он лучше нас был знаком с нашим сводным братом, поскольку рос вместе с ним в то время, пока Октавия оставалась женой Марка Антония.
— Это другое дело. Вы еще слишком юны, чтобы представлять угрозу.
— А когда нам исполнится по пятнадцать лет? — продолжал напирать мой брат.
— Вам устроят удачные браки. А до тех пор будете мучиться в школе вместе с нами. — Послышался рев рогов, и он встрепенулся. — Скорее!
Люди, собравшиеся в храме Юпитера, при виде племянника Цезаря почтительно уступали дорогу. Пробираясь между потеющими сенаторами, я вдруг услышала:
— Это вам, Селена!
Какой-то старец выбросил руку вперед. У него на поясе красовался неприметный для других тет, священный узел Исиды. Вокруг было слишком людно, никто не глядел в нашу сторону, и я проворно схватила протянутый мне клочок папируса.
— Тысяча благословений, — промолвил он вслед.
Уже возле алтаря я сделала вид, будто поправляю брошь на плече, и подколола записку под лямкой, так чтобы никто ее не увидел. Интересно, что там? Предложение мятежа, побега, свободы от Рима? В груди бешено заколотилось сердце. Подняв глаза, я поймала на себе пристальный взгляд Юбы.
Глава шестая
Перед торжественным пиром нам дали время на подготовку, но я так и не рассказала брату о тайной записке, а вместо этого осторожно спрятала ее между рисунками, предоставив Галлии разложить на кушетке новую тунику и аккуратно расчесать мой парик. А затем преспокойно прошла с альбомом в купальню и прочитала:
В храме Иcиды всегда есть надежда. Египет потерян лишь до тех пор, покуда Луна и Солнце томятся в плену. Пусть явится Солнце, и мы подготовим новый восход Луны.
Смысл краткого, написанного иероглифами послания был ясен как белый день. Если только я проберусь в храм Иcиды, верховный жрец придумает способ вернуть нас в Александрию. Перед глазами снова встал храм Юпитера, в котором теснили друг друга сотни сенаторов, хохочущих, пьяных, орущих: «Io triumfe!» Если вся эта братия приглашена сегодня на виллу к Октавиану, пожалуй, мне и удастся как-нибудь улизнуть. Разумеется, в одиночку. Если мы с Александром оба исчезнем, быстро поднимется шум, а нужно еще успеть переговорить со жрецом. И потом, брат ни за что не одобрил бы моего решения…
Захлопнув альбом, я дождалась возвращения Галлии, а потом как бы ненароком спросила:
— Скажи-ка, нет ли в Риме храма Исиды?
Та смерила меня очень долгим взглядом, потом собрала мои волосы в пучок, прикрыла их париком и ответила:
— Есть, на Марсовом поле. Это за городскими стенами. Но лучше туда не ходить, — предостерегла она. — Хозяйка этого не одобрит.
— Почему?
Рабыня изящно повела плечом.
— Хозяйка поклоняется римским богам. Иноземные для нее — ничто, пустой звук.
— Значит, когда ты попала в Рим, — тихо спросила я, — то утратила веру предков?
Галлия презрительно фыркнула.
— Веру нельзя утратить. Римляне могут разбить наши статуи, — прошептала она, — могут заменить их изваяниями Юпитера и Аполлона; боги останутся здесь. — Галлия прикоснулась к моей груди. — И здесь. — Она указала в пустое пространство между нами. — Артио[14] вечно будет хранить меня.
В купальню вошла Октавия, за ней проскользнули Александр и Марцелл в церемониальных передниках и венцах фараонов.
— Ну что? — улыбнулся Марцелл. — Похож я на египтянина?
На его шее сверкал ослепительный золотой воротник.
— Откуда?.. — воскликнула я, вскочив со стула.
— Дядя прислал из Александрии. Это сделано специально для меня.
Я пригляделась к воротнику, испещренному серебряными иероглифами, и прочитала сбоку имя представителя девятнадцатой династии фараонов.
— Ты уверен, что не надел украшение мертвеца?
Октавия в ужасе прикрыла рот ладонью.
— Если он из гробницы…
— Твой брат никогда не полезет в чужую гробницу: испугается карающей молнии, — возразил Марцелл. — Его чертог сверху донизу весь забит амулетами. Думаешь, дядя станет рыться в проклятых песках?
— Не станет, — легко согласилась Октавия.
Я в этом сомневалась. Люди Цезаря могли выдать краденое за искусную подделку, чтобы избавить себя от лишних забот. Да и в конце концов, разве Октавиан не снял кольцо с холодного пальца Александра Македонского?
Марцелл, хитро подмигнув, прибавил:
— Такая хорошая вещь не могла быть сделана тысячу лет назад. Готовы?
Он взял меня под руку. Брат последовал за нами.
— Значит, в Риме вот так представляют себе египтян? — уточнила я. — В церемониальных передниках и нагрудных украшениях?
— А еще в золотых венцах и браслетах, — подхватил племянник Цезаря.
Александр вытянул перед собой немес — льняную головную повязку с голубыми и золотыми полосками.