Читать интересную книгу Море Вероятностей - Ольга Онойко

В беседке над ручьём один из Отрёкшихся собирался слушать исповедь кающегося брата. Ликка украдкой залюбовалась ими. Ярко–красные одеяния кающегося на лунном свету казались тёмно–багровыми. Отрёкшийся, несмотря на склонённую голову и опущенные плечи, выглядел величественным. Он стоял неподвижно, перебирая чётки. Кающийся торопливо опустился на колени и начал читать Догму преданности.

Звук его голоса показался Ликке знакомым.

На второй фразе Ликка остановилась как вкопанная. На третьей она сорвалась с места и быстрым шагом, пылая праведной яростью, направилась к беседке.

При виде разгневанной Ликки оба, и кающийся, и исповедник, сделали такое движение, будто собирались сигануть в кусты. Но оба остались на месте. Мимолётно взглянув на Отрёкшегося, как на пустой файл, Ликка взлетела по ступенькам беседки и грозно встала над кающимся.

Тот даже с колен не поднялся – до того был ошеломлён.

— Что ты здесь делаешь? – рявкнула Ликка. – Где ты должен быть?

— Но Ликка! – жалобно воззвал он.

Он выглядел испуганным. Ликке подумалось, что её слово многое значит: она прославлена в Гласе. Тотчас же она до крови прокусила губу, наказывая себя. «Я должна подумать о скромности», — приказала она себе. Но сейчас дело было важнее. Она обернулась к Отрёкшемуся, узнала его – то был один из собратьев Улс–Цема – и назвала по имени.

— Ца–Улт! О чём ты думал?! На твоём месте я бы предалась покаянию!

— Я использую каждую минуту для того, чтобы подумать о своих поступках, — хладнокровно отвечал Ца–Улт. – При всём моём почтении, Ликка, сейчас ты не права. Все мы равны перед Гласом. И этот смиренный друг имеет право на исповедь и молитву.

Ликка зарычала. Она не хотела сквернословить в Обители. Её пламенный порыв разбивался о твердокаменное упорство Отрёкшегося, как волна о скалу. В ярости она ударила копытом о мрамор.

— Если ты хочешь поспорить о вере, — продолжал Ца–Улт, — приходи на наше собрание в мнемотеке. Мы будем рады видеть тебя.

— Здесь спор не о вере! Дело в обязательствах!

— Ты находишься в Обители веры.

— Но его, — рука Ликки метнулась атакующей коброй, и острый коготь указал на кающегося, — его здесь быть не должно! Адские Власти не могут покидать своих доменов!

Властитель торопливо поднялся на ноги и откинул капюшон. Его прекрасное темноглазое лицо обратилось к Ликке, словно её отражение. Она, хотя и обладала достаточно развитой собственной личностью, всё же оставалась его субмодулем, как Улс–Цем – субмодулем Безликой; и что‑то внутри неё дрогнуло, отдавая приказ самой её природе. Ликка дёрнулась и на миг онемела.

— Как видишь, могут, — воспользовался этим Ца–Улт.

— Только авторизуясь в субсистемах, — утомлённо ответила Ликка. – Так, как делает Безликая. Иначе контур может дестабилизироваться. Да что я рассказываю! Вы точно не знаете этого! – она тряхнула головой.

— Тогда и ты не можешь приказывать системе, чьей частью являешься, — с долей брезгливости отозвался Ца–Улт.

Это было уже слишком. Гнев охватил всё существо Ликки, поднялся в ней, как магма в вулкане, и она выплюнула в лицо сварливому аналитику:

— Если ты хочешь сеять смуту, делай это, но не здесь!

Она нанесла сокрушительный удар. Ца–Улта перекосило под капюшоном. Разжигание смут было первейшей обязанностью ему подобных, настройкой, прописанной на самых глубоких уровнях личностной формы. Именно от таких настроек все они стремились избавиться… или заявляли, что стремятся. Обитель Вне Времён создавалась затем, чтобы по возможности облегчать преданным немыслимо сложную задачу – отказ от собственной базовой функциональности.

Ликка почувствовала удовлетворение, смешанное с неописуемым облегчением. Она жаждала бросить эти слова какому‑нибудь изуверу с тех самых пор, как пришла в Глас. Губы и веки её вздрагивали, складываясь в хищную гримасу, клыки приоткрывались. Что же теперь скажет Ца–Улт? Что он сделает? Сумеет ли возразить?..

Тот отступил на шаг. Властитель в испуге поглядывал то на него, то на неё.

Вдруг Ца–Улт переломился в поклоне.

— Мои поступки недостойны звания Отрёкшегося, — медленно проговорил он. – Благодарю тебя, Ликка, что ты указала мне на это.

И она оледенела от ужаса.

«Что я натворила? – с дрожью подумала Ликка. – Что я сказала? Я…» Она, сдержанная, целеустремлённая, настолько уверенная в своей твёрдости и вере… Настолько, что уверилась и в своём праве судить других… «Что, если я упаду? Что, если я уже падаю?!» Ликка точно очнулась ото сна. Она рухнула на колени.

— Я проявила жестокость и нетерпимость. Прости меня!

Властитель смотрел на них потрясённо.

— Ты ничем не оскорбила меня, — сказал Ца–Улт. – Прости себя сама. Никто не чист.

Ликка молча опустила голову и стала молиться со всей страстью отчаяния.

Конечно, это должно было случиться именно сейчас. Сейчас, когда она сочла себя такой правильной, такой самоотверженной, лучшей из всех. Подумать только, ведь она по собственной воле решила покинуть Обитель! Героиня… Гордыня под маской самоотречения набросилась на её душу, как голодный хищник, и пожрала всё, что она с таким трудом пыталась в себе взрастить. «Усмирю себя во имя Твоё и воспитаю себя во славу Твою… Если есть во мне хотя бы одно истинное чувство и свободная мысль, я клянусь сохранять их в чистоте, трижды и четырежды чистыми, чтобы не оскорблять Твоего взгляда и быть достойной…» Ликка осеклась, не в силах закончить Догму даже мысленно.

Что ей теперь делать?

Повернуть назад? Сдаться, признать ничтожество, поражение в борьбе, и впредь только лелеять свою слабость, не испытывая себя? Пусть Хас, Кагр, Улс–Цем узнают, что они любят и чтят жалкую и мерзкую тварь? Предать их доверие? Предать память Тчайрэ?..

Ликка поднялась на ноги.

— Моя суть – потакание страстям, — глухо проговорила она. – И она не изменится, пока не совершится Нисхождение. Но я пытаюсь что‑то с ней сделать.

Ца–Улт снова поклонился, ничего не ответив.

— Я решила покинуть Обитель, чтобы исполнять свой долг. Я иду. Простите, что прервала вас.

Она медленно повернулась и спустилась по ступенькам.

Путь до хранилища и потом – до Врат занял у неё двадцать повторений Догмы смирения и пятнадцать – Догмы преданности. Ликка чувствовала, что Властитель плетётся за ней, и порой слышала, как он начинает жалобно стенать что‑то вполголоса, но не оборачивалась и не отвечала. То, что он делал сейчас, было его собственным выбором. Он мог приказывать ей, и его веление стало бы столь же непреклонным, как веление её собственной природы – в конце концов, они были единым целым, — но он ничего не приказывал. Он предоставлял ей столько свободы, сколько мог, и она в той же мере испытывала благодарность.

К Вратам они подошли вместе.

Обитель Вне Времён была выделенной локацией, где эмулировались физические законы, максимально подобные законам реального мира. Покинув её, Ликка размазалась по всему уровню программного интерфейса. Её доступы оказались намного шире, чем она привыкла, пожалуй, шире, чем следовало бы; так её господин приветствовал её и передавал, что вполне удовлетворён её действиями. Она обрела вдруг огромное могущество, но в то же время бесконечно умалилась, стала всего лишь фрагментом программного кода, в котором едва–едва, на грани бытия, теплилось сознание. Встроенное ощущение времени фиксировало пикосекунды. Много тысяч пикосекунд субмодуль интерфейса «Ликка» существовал и не более того.

Функциональность возвращалась. Адаптация протекала как обычно. Расчёты превращались в мышление, информационные потоки в рефлексивных цепях и лигах атрибуции – в чувства, на уровне третичных блоков восстанавливалась квазиличность демон–программы.

Колоссальная конструкция Систем Контроля и Управления не жила, но непрестанно действовала. Теперь Ликка ощущала часть её процессов непосредственно собой, так как вовлекалась в них. Она была элементом Систем, мелким, резервным. Её вычислительные мощности задействовались лишь на малую часть, и поэтому она могла выделить память и время на пересобирание своей индивидуальности.

Спустя миллисекунду все её усилия оказались напрасными. Властитель выдернул её в другую виртуальную локацию с эмулированной физикой.

В Ад.

Ликка могла менять облик, но здесь её внешнюю форму определяли настройки по умолчанию. Плоть утратила мягкость и нежный оттенок и стала подобной отполированному красному камню. Колени вывернулись назад, ноги удлинились, между ними опустился длинный и упругий, как кнут, голый хвост. Клыки выдались вперёд, теперь острия верхних достигали подбородка. Когти на руках стали чёрными и жёсткими как рог.

Некоторое время ей пришлось снова приходить в себя. Неподвижная как статуя, она и стояла на месте статуи, на бугристом возвышении, одновременно пульсировавшем, как кровеносный сосуд, и металлически–твёрдом.