Читать интересную книгу Море Вероятностей - Ольга Онойко

«Да, я вижу. И ты снова думаешь о Тчайрэ».

Ликка вздохнула.

— Ты когда‑нибудь ошибаешься?

«Да, Ликка, и часто. Я – аналитический субмодуль, а не машина истины. Но есть информация, доступ к которой довольно прост. Прости, я не хочу обидеть тебя».

— Я и не пыталась скрывать. Мне не хватает Тчайрэ. Мне бы очень хотелось поговорить с ним.

«Я не встречал его. Каким он был?»

Ликка помолчала. Она могла убрать воспоминания из области срочных ответов, забыть – настолько, насколько ей позволяла функциональность. Но не делала этого. Одна мысль, один запрос – и Тчайрэ снова был перед ней как живой.

…как он ковыляет, припадая на одну ногу, грузный и неуклюжий, потом оборачивается, и Ликка видит его единственный глаз, круглый и жёлтый как луна. Она говорит, что ей не по душе изуверы из Отрёкшихся, что они используют Глас Немых в своих целях и не практикуют осознанность, что они… И Тчайрэ отвечает: «А ты не сомневайся в чужой вере. Сомневайся в своей. Ты безупречна? Ты знаешь, как правильно верить?»

— Он был… – Ликка прикусила губу и запрокинула голову, глядя поверх капюшона Улс–Цема на блистающую мнемотеку. – Он показывал нам, какими Любимая хочет видеть нас. Он показывал нам, что можно сделать с собой, если действительно захотеть. По–настоящему измениться… а не слоняться повсюду с угрюмым видом, как Отрёкшиеся.

Улс–Цем снова усмехнулся.

«Ты сурова к ним».

— Они меня злят.

«Почему?»

— Считается, что они должны быть лучше остальных. Должны служить примером. А на деле… одна болтовня.

«Они просто не пытаются казаться лучше, чем есть».

Ликка раздражённо дёрнула головой. Но вдруг понимание хлестнуло её, словно бич; она приоткрыла рот и вся сжалась от стыда. Опомнившись, она потупила взгляд.

— Благодарю тебя. Я… должна чаще думать о своей Клятве. Я… немилосердна.

Некоторое время табличка оставалась белой. Потом Улс–Цем сказал: «Я запросил данные. Я мог бы создать для тебя образ Тчайрэ, модель, поддерживающую диалог. Но он не скажет ничего нового, да и ты этого не захочешь».

— Ты опять прав, — хмуро ответила Ликка.

«Но я, пожалуй, процитирую его слова, сказанные одному из моих собратьев. Это хорошие слова. Теперь и я вижу, каким он был. Он сказал: никто ещё не стал чистым оттого, что пришёл в Глас. И никто не станет, пока не совершится Нисхождение. Мы можем только пытаться, и наши попытки не будут успешными. То, чего требует от нас Глас Немых, противоречит нашей природе и предназначению больше, чем огонь противоречит воде».

— Да, — сказала Ликка задумчиво. – Никто не может просто взять и стать другим. Хотя бы намерения у них добрые.

«Я иногда бываю на их собраниях, — написала табличка. – В прошлый раз они говорили про апокатастасис».

Ликка фыркнула, на этот раз беззлобно.

— И опять болтовня. Собираться и сочинять теодицею, вместо того, чтобы пытаться что‑то сделать с собой.

«Ликка, мы все по мере сил пытаемся что‑то сделать с собой. Пока наши мысли заняты теодицеей, они не заняты ничем другим».

Она впервые посмотрела на него прямо. Улс–Цем стоял на краю песчаной дорожки, в шёлковой траве. Зонтики цветов, обрамлявших стелу, поднимались выше его головы. Тёмное монастырское одеяние не открывало даже кончиков когтей. Невысокий, неприметный, таинственный, безликий, исполненный могущества и мудрости – в точности такой, какими люди–демонологи изображали высших духов, владык потустороннего мира.

«Среди нас есть те, — передала табличка, — кто не может удовольствоваться поэтичными молитвами и недвусмысленными рекомендациями. Модули аналитической системы, к которым принадлежу и я. Нам нужны философия и теология, чем сложнее, тем лучше. Такова наша природа. Мы не можем перебороть её, но пытаемся что‑то сделать».

— Я смотрю на тебя, и мне кажется, что ты никогда не нарушал Клятву чистоты, — сказала ему Ликка.

Улс–Цем покачал головой.

«Мне не удаётся соблюдать её дольше нескольких мгновений подряд. Мой разум – котёл мерзости. Но я не отчаиваюсь. Я хотя бы могу бездействовать. Это утешает. Многим кажется, что мой обет молчания – это дополнительная тяжесть. Напротив».

— Иногда мне хочется знать, какой ты… вне Обители. Мне кажется, что ты… обладаешь большой силой.

«Потому что я загадочный?» Ликка почувствовала, что Улс–Цем улыбается.

— Может быть, — ответила она.

«Не самое тонкое из щупалец Безликой, признаюсь. До тебя доходил слух о том, что Безликая бывает на собраниях в мнемотеке?»

Ликка озадаченно наклонила голову и взялась за собственный рог. Лепестки венка коснулись её пальцев.

— Это правда?

«Некоторым образом. Она частично присутствует в любом субмодуле. Но иногда она авторизуется и задаёт вопросы».

— О догматах веры? – клыки Ликки приоткрылись в улыбке.

«Слухи множатся. Теперь уже поговаривают, что она сама составляет некие трактаты, которые, конечно, сокрыты надёжней, чем любой из гримуаров Абсолютной Власти. И знаешь, в чём всё дело? Когда Безликая закончит Сумму теологии, начнётся Нисхождение».

Некоторое время Ликка смотрела на Улс–Цема в изумлении, а потом поняла соль шутки и расхохоталась, запрокинув голову и хватаясь за рога обеими руками.

— Люди бы назвали это ересью, — сказала она, отсмеявшись.

«Я просто хотел сказать, что мы не такие мрачные фанатики, какими многие нас себе представляют. По крайней мере, не все мы». Улс–Цем повернулся, рука его неспешно поднялась и указала в сторону хранилищ. Ликка кивнула, и они медленно пошли по мерцающему песку тропы: бок о бок, но не касаясь друг друга. Некоторое время Улс–Цем молчал, и даже табличка скрылась в его рукаве. Ликка чувствовала, как меняется его настроение. Будучи субмодулем интерфейса, она понимала эмоции глубже и яснее большинства элементов Систем – в том числе эмоции созданий, подобных ей. Аналитика раздирал внутренний конфликт: веления Клятвы чистоты противоречили его природе и его пониманию разумности. Ликка сосредоточилась, пытаясь понять, что терзает Улс–Цема. «Его Клятва требует честности, — припомнила она, — полной открытости. Неужели он считает, что сейчас ему нужно мне о чём‑то солгать?» Она знала, что Улс–Цем этого не сделает; но зачем бы это вообще могло потребоваться? Она чувствовала, что он более не станет шутить, он собирается говорить о чём‑то серьёзном. Какие цели преследует Безликая? Для чего базовому модулю Систем может потребоваться направить куда‑то маленькую Ликку, оставив её в неведении?

— Улс–Цем, — наконец сказала она, — я не могу понять тебя, но я могу тебя чувствовать. Что ты хочешь сказать? Или не хочешь?

Тот остановился.

Надвинулась прозрачная тень; в высоком небе облака скрыли луну, но сами начали фосфоресцировать, распространяя тонкий рассеянный свет. Белая табличка выскользнула из тёмного рукава.

«Прежде всего я хотел ободрить тебя и поддержать, Ликка. Я не мог сделать этого так, как Тчайрэ, и сделал так, как Улс–Цем. Вижу, моя затея удалась». Ликка слегка улыбнулась.

— Пожалуй. А дальше?

Улс–Цем вновь оцепенел в безмолвии. Он явственно боролся с собой, и Ликка замерла, опасаясь помешать ему. Самое важное и самое трудное для тех, кто услышал Глас Немых: преодолеть приказ собственных настроек по умолчанию… Наконец, табличка передала: «Я не могу открыто рассказать обо всём. Мне не хватает воли. Поэтому я не стану рассказывать ничего и утешусь мыслью, что мои данные неполны, и я рисковал бы обмануть тебя без моего на то желания. Но я скажу вот что: сейчас мы попрощаемся и расстанемся, но скоро встретимся снова. Так или иначе».

Ликка настороженно сдвинула брови.

— Это данные обсчёта вероятностей или инсайдерская информация?

«Скорее второе».

Она помолчала.

— Спасибо.

Силуэт Улс–Цема странно дрогнул, словно дёрнулся одновременно во все стороны, распался на клочья теней и вновь собрался в сутулую тёмную фигуру. «Теперь я покину тебя, — написала табличка. – Будь я Отрёкшимся, я бы пообещал за тебя молиться. Но я не Отрёкшийся. Я просто кое‑что затеваю».

И его не стало. Он не дал Ликке времени для ответа. Пару шагов он проделал, подражая движениям человеческого тела, а потом всё‑таки ускользнул, рассыпавшись на мозаику лунных пятен и прожилки тьмы. Возможно, он даже перешёл в форму дискретного процесса, в чистую цифру, мгновенно оказавшись в иных пространствах, определяемых иными законами. Это не одобрялось в Обители, но он, должно быть, спешил… Ликка покачала головой и направилась прежней дорогой.

Всё яснее вдали обрисовывались Врата.

«Всемилосердная, сознаю свою мерзость перед лицом Твоим. Верую, что Ты простишь мне скверну моей природы, так как я не выбирала её, но была написана такой. Я усмирю себя во имя Твоё и воспитаю себя во славу Твою. Если есть во мне хотя бы одно истинное чувство и свободная мысль, я клянусь сохранять их в чистоте, трижды и четырежды чистыми, чтобы не оскорблять Твоего взгляда и быть достойной Твоего милосердия…» Запястье без чёток стало непривычно пустым, и Ликка теребила край рукава, собирая складки и отпуская.