Время толчком выбрасывает меня обратно, в Южную Осетию. А если БМП не заползет на эту гору? Я мысленно представляю, как мы волочем Хрулева под руки по бурелому. Стараемся оторваться от преследующего нас противника. А вдруг мины? А вдруг мы по ошибке возьмем да и сами выползем на грузин? Что там впереди? Остались наши или свернулись? Наконец Уклейн морщит лоб и машет рукой: «Время! Вперед!». Пролетаем просеку, как будто в корме у БМП срабатывает пороховой заряд. Выскакиваем наверх и снова ныряем вниз! Мчимся теперь по обратному склону. Газовая труба, мы здесь ехали. Труба белеет параллельно свежей траншее. Просека расходится в стороны, расширяется. Выруливаем в сторону Дзарского перевала. Нам навстречу, в сторону города уже прет техника! Наши! На серпантине толпа. Нас останавливают, какие-то российские военные окружают БМП, предлагают пересесть в «таблетку». Но санитарная машина забита ранеными под завязку. Двигаем дальше. На Гуфтинском мосту опять остановка. Командующий матерится.
– Ну кто там еще…
Открывается дверка с моей стороны. Кокойты. Президент. По-прежнему в камуфляже, только без белой ваты на рукаве. Смотрит на меня секунд пять. Словно пытается вспомнить, кто я. Потом вдруг сильно хлопает пятерней по плечу:
– Мужик!
Скрипим гусеницами. Четыре часа уже скрипим. Наконец резкий подъем и… Полевой лагерь. Вертолеты садятся, взлетают. Палатка-бабочка…
– Стооой! Выгружай.
«Выгружай». И вот здесь начинается совсем другая история.
2Нам везет. Если б это был не медбат, а какая-нибудь районная поликлиника, – все. Один из нашей тройки уже покинул бы этот свет. А так… Я лежу. Палатка. Перевязочный стол. Вернее, носилки на козлах. Хмурый свет едва проникает сквозь исцарапанное пластмассовое окно.
– Сейчас, сейчас… При каких обстоятельствах получили травму?
– В городе.
– Что в городе?
– Бой был. Пуля попала в ногу.
Врач, молодой осетин, в камуфляже, в очках, в резиновых перчатках звенит инструментом. Черт, как на приеме у стоматолога. Рядом, буквально над ухом, гудят вертолеты. Жалко! Жалко, мы не увидим, как грузинским коммандос будут выписывать звездюлей. Так хочется посмотреть.
– Одну секундочку. Промедол…
Ну вот и обезболивающее. Хотя… Нога опухла и задеревенела, но не слишком-то уже и болит. Врач, посвистывая, склоняется над ней с какой-то блестящей стальной трубочкой. У меня темнеет в глазах!
– Уаа! Доктор! Что это?!
– Сейчас пулю достанем, и все будет нормалек!
Сто раз перед моей камерой корчились раненые. Кричали, стонали… Им зашивали разодранные осколками лица, отпиливали ноги, они умирали… Честно говоря, я не принимал их боли. Не чувствовал, не вникал, не примерял их состояние на себя. Да, это так. Я не особо переживал за тех грязных и окровавленных мужиков, которых товарищи волокли к медикам на носилках, на плащ-палатках, на попавшихся под руку обгорелых дверях или нелепых гражданских цветных одеялах. Кто-то словно накидывал на мое сознание сберегающую вуаль. И вот теперь – это я сам. Ничего себе «нормалек»! Я почему-то не верю в веселый оптимизм моего доктора. Как такой трубочкой можно выковырять пулю, которая где-то там, посредине стопы? Я мокну от пота. Хватаюсь со всей силы за обтянутые грубым брезентом брусья носилок.
– Да потерпите вы немного…
– Ааааааа!
Из угла палатки на меня с удивлением смотрит молоденькая медсестра. Даже с испугом.
– Все-все.
– Ааай! Достали?
– Не получается. Глубоко она. В госпитале достанут. Сейчас вас эвакуируют.
– А ребят?
– Тоже.
Я лежу под простыней в вертолете. Спиной, сквозь брезент носилок ощущаю холодное, ребристое дно салона МИ‑8. Рядом Леня. Уклейн, несмотря на контузию, от госпитализации отказался. Он уже должен спуститься в село, на нашу съемную хату. Возьмет вещи и отправится во Владикавказ по земле. Винт набирает обороты. Нас подбрасывает в небо, секунд пять покачивает на контрольном висении, а потом нежно уносит куда-то вдаль. Леня ерзает, морщится. К нему склоняется сопровождающая нас красивая медсестра. Громко спрашивает, перекрикивая гул винтов:
– Что такое?
– Что-то рука мерзнет.
– Давайте помассирую.
Медсестра нежно гладит Леню по руке. Я оживляюсь.
– Что-то и у меня нога подмерзает.
– Сладков, помолчи!
Это Хрулев. Лицо у него бледное, как бумага. Он тоже лежит на носилках на алюминиевом полу вертолета.
Промедол сладко растекается по мозгам. Я засыпаю в качающемся салоне, как в люльке. Нога не болит. Голова слегка кружится. Надо мной склоняется мама. Аккуратно поправляет маленькую подушечку под моей маленькой головой. Я новорожденный. Мне тепло, мне комфортно. И я снова, уже во сне, закрываю глаза.
Шшшарк! Не слишком-то церемонясь, меня проволакивают по салону и, как-то ненадежно приподняв, головой вперед извлекают на воздух. Аэродром Беслан. Дверь вертолета сдвинута, маленький трап вывешен. Едва опустив на бетонку, носилки вновь поднимают и задвигают в зеленый армейский УАЗик. Мытарства раненых… Я знаю наш будущий путь наизусть, во всех подробностях. Столько снимать в госпиталях… Сейчас отвезут в приемное отделение. Там осмотр, опрос… А потом на операционный стол.
Мне вдруг вспомнился доктор с блестящей трубочкой. Тот, что в Джаве. Зря я, об этом лучше сейчас не думать. Вот Леня, ему хорошо. Две пули, и обе навылет. Класс! Ходи себе на перевязки, болтай с медсестрами, и никаких операций. А у меня… Вспоминаю: у папы был друг, замполит полка. Так ему в Афганистане после подрыва отняли передние части ступней. Только пятки остались. Как копыта. Вот он мучился! Культи разъезжались в стороны, ему тяжело было ходить. Операции ему делали, одну, вторую, третью. Как-то их укрепляли, пятки его. А что меня ждет? Вон Сереге Говорухину в феврале 95‑го пуля попала в икру. Вроде нормально, навылет. А потом ногу оттяпали. А Валерка, мой друг? В 2004‑м боевики напали на Ингушетию. Басаев командовал. Тфу ты, тоже одноногий! Валеркину группу перекинули в самое пекло. Народу тогда погибло… И вот уже ночь. Позади сутки боя. Боеприпасов мизер, да и силы уже на исходе. Группа Валеры лежит в темноте, ждет, когда можно будет ретироваться. И тут метрах в десяти шарканье, позвякивание… Боевики! Длинная такая колонна! Валят из города. Спецназовцы замерли. Все бы хорошо, только вот у пулеметчика Сереги вдруг заиграл телефон. И не какую-то «Мурку», а гимн Российской Федерации. Секундное замешательство, а потом наши как дали из всех стволов! Последнее, что в магазинах осталось. Бой не бой, но осколок в пятку Валера тогда заработал. Положили в госпиталь, но доставать не стали. Он потом сам выходить начал, осколок-то. В Дагестане, в командировке. Опять же хирурги, операция и все такое прочее.
– Рука сильно мерзнет!
Вот Леня придумал фокус! Другая медсестра, но тоже симпатичная, массирует ему руку, пока нас везет УАЗик.
Мы завидуем.
– Лень, побойся Бога, на дворе плюс двадцать пять! Смотри не отморозь!
Старший машины, что возле водителя, оборачивается в салон.
– Напрасно вы смеетесь. Может, у него артерия перебита. А это не есть хорошо.
Госпиталь. Приемное отделение. Короткий опрос. Я прыгаю на здоровой ноге вслед за медсестрой. Темное помещение. На полу коричневый кафель. Справа какие-то шкафы, слева ванна. Чугунная. Уж не белая, а какая-то желтая вся от ржавчины. Не первой молодости. Как и сопровождающая меня санитарка.
– Мойтесь! Вот полотенце, вот пижама. Вот костыли.
Я, кряхтя, укладываюсь на холодное дно ванны. Акробатика… Раненую ногу выставляю вверх. Как перископ у подводной лодки. Поливаю себя, держа разбрызгиватель в руке. Вода то холодная, то горячая. Ошпариваю себе яйца, матерюсь и быстро сворачиваю процедуру.
В комнату заводят очередного раненого – Леню. Все то же самое.
– Полотенце, пижама, а вот вам бритва. Если что, вон товарищ ваш вам поможет.
Бритва? А зачем?
– Лень, ты что, побриться еще заодно решил?
– Нет, мне сейчас операцию делать будут. Сказали пах побрить. Будут вену оттуда доставать. В руку вшивать, вместо пробитой.
Эх, Леня… Хоть ты мне и боевой товарищ, хоть правая рука у тебя и прострелена, но вот с пахом я тебе, старина, ничем помочь не смогу. Ты уж меня, браток, прости! Все, что хочешь, только не это!
– Ленчик, сейчас! Сейчас помощь придет!
Я выпрыгиваю на свободу. В коридор. Один костыль выше другого сантиметров на двадцать. Переваливаясь, как Джон Сильвер из «Острова Сокровищ», достигаю приемной. Слева врачи, справа солдатики – на все готовые санитары.
– Там товарищ мой, Лосев. Ему помощь нужна.
На меня смотрит полная пожилая медсестра. Потом на санитаров.
– Ага. Давайте, ребята!
Из Цхинвала везут раненых. В приемном покое грязные танковые комбинезоны, пыльные сапоги. Двое сидят – голые торсы. У одного рука перебинтованная висит на шнурке. У другого бинты на ключице, крест-накрест. На белой марле алые пятна крови.