— Нет, спасибо.
На лице Эйзенхарта отразилось искреннее удивление.
— Но почему? Вы даже не дослушали!
— Потому что для меня в этом нет никакого смысла, — терпеливо объяснил я. — И я устал от ваших постоянных недомолвок. Скажите, что вы от меня хотите. Прямо.
Эйзенхарт покрутил в руке стакан, собираясь со словами.
— А если я скажу, что смысл есть? — снова начал он издалека. — Ладно, ладно. Прямо. У меня есть наводка на человека, ответственного за наше с вами приключение в прошлые недели. Его надо арестовать. Помогите мне, и можете жить спокойно.
Я вздохнул. На мой вкус, было еще слишком рано — за окном сквозь тучи пробивались первые солнечные лучи, — чтобы терпеть Эйзенхарта.
— Вы обратились не по адресу. Вам скорее понадобится полицейское подкрепление.
— Никакого подкрепления! — горячо возразил он. — Считайте, что это тайная операция.
— Настолько тайная, что вы не доверяете даже Шону? — я отметил, что на этот раз Эйзенхарт пришел ко мне один.
— Он занят, — уклончиво ответил Виктор, а я уже не стал требовать правды. — Ну же, док, соглашайтесь! Это совершенно безопасно и даже скучно. Составьте же мне компанию, чтобы я не скучал в одиночестве.
Для того, кто достаточно долго был знаком с Эйзенхартом, это скорее звучало как "это совсем небезопасно и, да, кстати, нас могут убить", и лукавая искра в глазах Виктора все больше убеждала меня в правильности этого перевода. Похоже, что план уже оформился в его голове, и он собирался последовать ему независимо от моего участия. Отпускать его одного в такой ситуации было небезопасно.
— Хорошо, — согласился я. — Давайте сюда ваш кофе.
Эйзенхарт с извиняющимся видом протянул мне стакан — уже полупустой.
— Я займу столик в забегаловке на углу, пока вы собираетесь, — пообещал он, — и закажу вам кофе.
— И заплатите за него.
Вздох, который испустил Эйзенхарт, должен был заставить меня усовеститься и перестать объедать бедного полицейского, но я был несгибаем.
— По утрам с вами безумно сложно договориться, — пожаловался детектив.
— Так не приходите ко мне так рано.
Это было рациональное предложение, но Эйзенхарт уже меня не слышал, спускаясь по лестнице и по-мальчишески перепрыгивая при этом через ступеньки. Я же со вздохом отправился собираться.
Когда я спустился в закусочную, Эйзенхарт приканчивал очередную порцию кофе, а на моем месте стояла еще шкворчащая яичница с помидорами, словно в подтверждение того, что Виктор хорошо изучил меня за время с приезда и знал, как со мной договориться в любое время суток, что бы он при этом не говорил.
— Итак, — поинтересовался я, отламывая половину булки, — что это за "тайная операция"?
— Ничего особенного, — торопливо заверил меня Эйзенхарт — Я вычислил человека, организовавшего нападение на вас, он был объявлен в розыск…
— Николас Хардли, кажется?
Я припомнил новое объявление в городской газете — практически идентичное тому, с которого все началось.
— Ага, — Эйзенхарт не удержался и все-таки стащил из корзины с хлебом рогалик. — Вчера вечером нам позвонили и сообщили, где он должен находиться. Осталось только приехать по адресу, задержать его, и дело раскрыто. И закрыто.
— Вот, значит, как…
Если в прошлый раз я жаловался на сумбурность его объяснений, то теперь я был готов заявить, что рассказ Эйзенхарта звучит слишком гладко.
— И часто вам так… удачно помогают в расследовании?
— О да, — непередаваемым тоном ответил Эйзенхарт. — Что бы мы делали без помощи сознательных горожан, честно исполняющих свой гражданский долг. Еще кофе, доктор?
Я посмотрел на часы, на которых было три четверти девятого.
— Разве мы не спешим? Вы не боитесь, что этот Хардли ускользнет от вас, пока вы наслаждаетесь арнуальской обжаркой?
И если никакой спешки нет, то какого ворона надо было будить меня в такой ранний час, мысленно добавил я.
— Ни в коем случае! Человек, назвавший нам адрес, указал точное время, когда подозреваемый будет там находиться.
Объяснения выглядели все подозрительней и подозрительней.
— И кто же этот человек, что он обладает подобными сведениями?
— Он не назвался.
— И вам это не показалось странным?
— Уверен, у него были на то причины.
— Вы издеваетесь?
— Нет, — я посмотрел прямо в его бесстыжие глаза, но ничего более не добился.
— Виктор, если вы решили от меня избавиться, то так и скажите, — устало пошутил я. — Но не выставляйте меня дураком.
— И в мыслях не было. Я действительно уверен в том, что у звонившего были причины не называть своего имени. И, — добавил он, — уж точно я не собирался от вас… избавляться. Напротив, я очень ценю вашу помощь.
Несмотря на серьезное выражение его лица у меня из головы не выходила очередная местная идиома — "врать на голубом глазу".
— В таком случае почему мы отправляемся на встречу, от которой несет как от приманки в капкане?
— Именно потому, — Эйзенхарт помешал кофе и в задумчивости отправил в чашку еще два кристалла сахара. — К капкану всегда тянет не только дичь, на которую он рассчитан, но и охотника, стремящегося проверить добычу.
— Вам обязательно говорить загадками? — по его примеру я взялся за кофейник.
— В этом деле — да. Поверьте, я бы и сам хотел поговорить с вами открыто, но не могу, — неожиданно серьезно ответил Эйзенхарт.
— Почему?
— По той же причине, по которой вы не откроете мне свое досье, доктор. Поэтому единственное, о чем я мог вас попросить — это о терпении. И о том, чтобы вы разгадали это дело сами.
— Почему вам так важно, чтобы я это сделал?
— Потому что в следующий раз меня может не оказаться рядом.
Сегодня у меня не было никаких сомнений в том, что Эйзенхарт знал, о чем говорит, но, к моему сожалению, пояснять свои слова далее он отказался.
Некоторое время, пока я обдумывал его последние намеки, за столом было слышно только звяканье ложки о стенку грубой фаянсовой чашки. Потом часы пробили одиннадцать, и Эйзенхарт отставил кружку в сторону.
— А вот теперь, — сказал он, сверяясь со своими часами, — нам действительно пора идти.
Стоянка газолиновых кэбов утром была полна, и нам без проблем удалось нанять автомобиль. Машина доставила нас к кварталу доходных домов в средней части бульвара имени генерала Клива, в район еще приличный, но граничащий со старыми жилыми кварталами. Бульвар, названный в честь человека, завоевавшего для империи остров Норлемман и ставшего прародителем нынешних, хотя и номинальных, правителей герцогства Лемман-Клив, тянулся стрелой через весь город, от центра и до остатков городской стены, где терялся в лабиринте старых проулков, расчерченных задолго до закона о городской санитарной безопасности. В этом плане Гетценбург был похож на лоскутное одеяло: новые кварталы соседствовали с остатками древних строений, богачи с бедняками, а выходцы с Королевского острова с краватскими мигрантами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});