— Что? — спросила она.
Правой рукой Рэнд уже потянулся внутрь оссуария, но передумал и посмотрел на дочь.
— Сфотографируй это.
Оссуарий казался абсолютно пустым.
— Что именно?
Обойдя стол, Рэнд стал рядом с ней и показал в угол ящика.
— Вон там. Снимай.
Теперь Трейси увидела. Продолговатый запыленный предмет. Нечто цилиндрическое, обернутое очень старой кожей. На коже ложбинки, судя по всему, в тех местах, где этот сверток когда-то был стянут веревкой, от которой теперь остались лишь полуистлевшие волокна.
— Что это?
— Не знаю. — Рэнд смотрел на загадочный предмет, словно тот в любую минуту мог исчезнуть или сдвинуться с места. — Может быть, свиток?
44
26 год от P. X.
Кесария Палестинская
В воздухе повисло напряженное молчание. Каиафа выждал паузу и заговорил.
— Мне известно, что у вашего высокопревосходительства репутация человека искусного и проницательного, который прибыл в Иудею, чтобы поддерживать мир и справедливость в провинции.
Надменно взглянув на Каиафу, Пилат сел.
— Будем надеяться, что мыслишь ты так же глубоко, как складно говоришь.
Каиафа понимающе улыбнулся.
— Благодарю, ваше высокопревосходительство. Я знаю, что приказ просто убрать штандарты Августовой когорты не может быть приемлемым решением.
Префект наклонил голову, словно пытаясь разглядеть говорящего с ним еврея под другим углом.
— Это было бы оскорблением не только когорты, но и самого императора.
Каиафа согласно кивнул.
— Да. И безусловно, вновь назначенный префект столь неспокойной провинции, как Иудея, не может даже в самой незначительной степени дать понять, что он идет на уступки или готов отменить принятое им решение.
— Продолжай, — буркнул Пилат, прищурившись.
— Следовательно, когда прибудет делегация из Иерусалима, выше высокопревосходительство, разумеется, отклонит их просьбу.
Пилат медленно кивнул. Он был явно заинтересован.
— Но эти люди не отступят. Они не могут терпеть присутствия изваяния, будь то человек или животное, в городе Господа нашего. Они не могут допустить даже мысли об этом.
— Никто не требует от них поклоняться этим образам! — внезапно возразил Пилат.
— Много веков назад мой народ стоял лагерем в пустыне Фаран. И лагерь наводнили ядовитые змеи. Многих они ужалили, многие умерли, и тогда пророк Моисей, по наставлению Господа, отлил из бронзы изображение змеи и водрузил его на шесте меж палаток народа Израилева — так, чтобы все могли видеть его. И всякий, увидевший его, чудесным образом исцелялся после смертельного укуса, и мор закончился. Столетия спустя один из царей Израилевых, праведный Езекия, должен был уничтожить эту бронзовую змею, ибо нашлись люди, которые стали ей поклоняться.[29]
Сделав паузу, Каиафа посмотрел префекту в глаза, но не увидел в них понимания.
— Вы видите, ваше высокопревосходительство, — продолжал он, — что у нас, евреев, есть причина, по которой мы с величайшей осторожностью должны относиться к изваяниям. В природе человеческой обращать образ в идол. Вот почему в последние дни Ирода Великого, когда он повелел воздвигнуть над входом в Храм золотого орла, наши богословы низвергли это изваяние, рискуя жизнью.[30]
— И что же заставляет евреев так поступать?
— Мы любим мир, — ответил Каиафа. — Но Господа мы любим больше.
Нахмурившись, Пилат бросил на первосвященника тяжелый взгляд.
— Следовательно, — продолжал Каиафа, — посольство, как и последовавшие за ним из Иерусалима толпы людей, будет требовать, чтобы штандарты были сняты.
— Тогда наш разговор — пустая трата времени! — Пилат сорвался на крик.
— Простите меня, ваше высокопревосходительство, но я не закончил. Когда посольство изложит свою просьбу, ваше высокопревосходительство может сказать, что вы примете решение и огласите его в театре. — И Каиафа движением головы указал направление — направо, недалеко от внутреннего двора, где они беседовали, находился театр.
— Почему в театре?
— Тогда толпу, даже многотысячную, а я подозреваю, что именно так и будет, легко и беспрепятственно возьмут в кольцо солдаты, вашего высокопревосходительства.
Пилат слушал напряженно и внимательно.
— Когда вы объявите, что штандарты не будут убраны, возмущение толпы, вырвется наружу. Они будут требовать, чтобы вы изменили решение. И пойдут до конца.
На лице префекта мелькнуло удивление, смешанное с уважением.
— Когда накал страстей достигнет апогея, ваше высокопревосходительство предложит женщинам и детям покинуть театр. Кто-то уйдет, но большинство останется. Безусловно, всем будет понятно, что евреям можно либо смириться с вашим решением… либо умереть. Затем вы прикажете солдатам обнажить мечи и ждать команды.
— Ты безумен, — с долей восхищения в голосе сказал Пилат.
— В этот момент кто-нибудь, возможно даже сам Гамалиил, выйдет вперед и скажет, что желает умереть первым. За ним последуют остальные.
— Ты предлагаешь мне без сожаления уничтожить тысячи граждан Римской империи?
— Нет, вовсе нет, ваше высокопревосходительство, — возразил Каиафа, качая головой. — В этот момент вы, возможно, решите объявить, что вас трогает преданность евреев их богу и что вы решили их пощадить. Профиль императора останется на штандартах Августовой когорты, ибо вы, не станете лишать ее этой чести, но вы, переводите Августову когорту в Кесарию, дабы портрет императора на ее штандартах радовал глаз префекта.[31]
Пилат изучающе рассматривал первосвященника. Глаза его снова сузились.
— Что заставляет тебя думать, что я не отдам приказ убить всех, кто придет в театр?
— Репутация вашего высокопревосходительства — мудрого судьи и искусного правителя, — отвечал Каиафа, хотя никогда ничего подобного не слышал о Пилате. — Репутация, которая только укрепится, когда вы выйдете победителем из столь сложной ситуации… и под вашей властью в провинции воцарится мир.
Рукой с ухоженными ногтями префект потер чисто выбритый подбородок, продолжая разглядывать первосвященника. Потом снова провел языком между верхней губой и зубами.