— Отдай! Отдай! — кричит он, а затем лает.
Снова.
И снова.
Опять.
И опять.
Сейчас я готов признать, что лучше завести в доме животное, чем иметь ребенка, который лает как собака. Собаку можно вытащить на улицу и забыть об этом. Ребенка я могу оставить на улице ровно до тех пор, пока соседи не вызовут копов. Шучу. Вроде как.
У Келли больше терпения, чем у меня. Она опускается перед сыном на корточки и, поглаживая ему спинку, говорит:
— Сев, ты не можешь надеть ошейник на баскетбольный матч Оливера.
Для Севи ее слова абсолютно ничего не значат. Ему не важно, в каком виде он появится на публике. Ему три года, и он считает себя собакой. Плача крокодильими слезами, он продолжает лаять на Келли. Она смотрит на меня со слезами на глазах, не зная, что делать дальше.
Думаю, пора включить «злого папочку». Севи продолжает лаять, поэтому я грубо поднимаю его с пола и шлепаю свернутой в трубочку газетой.
Снова шучу. Я не бью сына, а поднимаю его с пола и несу в другую комнату, пока Келли готовит остальных детей к веселенькому спортивному мероприятию.
* * *
Нам понадобилось два часа на то, чтобы собрать детей и покинуть дом, так что теперь Оливер находится на грани нервного срыва из-за опоздания на свою первую игру. Он кивает на припаркованный поблизости внедорожник.
— Родители Коннора приехали вовремя. Почему ты не можешь?
— Наверное, потому, что у Коннора нет троих братьев и сестер, — бормочу я, пока глушу двигатель, уставившись на приветственный баннер, растянутый сбоку на здании школы. Мне не нравилась школа, когда я в ней учился, что уж говорить о том, чтобы вернуться сюда ради спортивных занятий своих детей. Я даже по телевизору баскетбол не люблю смотреть.
Келли смотрит на меня так, словно я рехнулся. И я понимаю почему. Потому что я сказал трое братьев и сестер. Не четверо. Возможно, вы пропустили это мимо ушей, но она — нет и теперь посылает мне убийственный взгляд. Это говорит о том, в каком настроении будет моя жена следующие пару часов. Не верите? Подождите.
Оказавшись в спортзале, Оливер убегает, потому что он нас ненавидит, или просто потому, что у него скоро начнется игра. Забегая вперед, я бы поставил на то, что он ненавидит нас. Не могу сказать, что виню его за это. Мы отстойные родители.
Как только мы рассаживаемся поудобнее, Севи плачет из-за гребаного ошейника, Хейзел практически лезет на стену, а Фин смотрит на меня так, словно предпочла бы иметь кого угодно в роли своего отца, кроме меня. К сожалению, с Финли у меня никогда не было особой связи. Знаете, той, про которую некоторые родители говорят, что у них есть безусловная связь со своими детьми? Не думаю, что у меня и Фин есть что-то подобное. Она просто ненавидит меня. Большую часть времени дочь даже не позволяет мне держать ее на руках. Может, это связано с тем, что Фин родилась ровно через три дня после смерти Мары.
Тяжеловато, да?
Мы были не в том состоянии, когда родился еще один ребенок, но иногда жизнь не так проста. Что-то происходит, и вы вынуждены встретится с этим лицом к лицу. Келли все время плакала, а я был мужем-стоящим-в-сторонке, полностью отключившим все эмоции. Я не знал, как справиться со смертью нашей дочери, и сильно сомневался в том, что смогу принять в этот мир еще одного ребенка. Может быть, поэтому Фин ненавидит меня.
Келли, сидящая рядом со мной, выглядит напряженной. По ее лицу видно, что она вот-вот расплачется из-за того, что Севи снова лает, а Хейзел не может усидеть на месте. Я перетаскиваю Хейзел на свои колени, но это не мешает ей скакать на моих ногах, как по кочкам.
— Перестань, — рычу я, когда она продолжает подпрыгивать. — Я заставлю тебя сидеть в машине, если ты не угомонишься.
— Я не хочу здесь сидеть, — хнычет Хейзел, ерзая из стороны в сторону. — Мы можем уйти?
— Нет! Следи за своим братом, — срываюсь я.
Каждый раз, когда я повышаю на нее голос, она плачет. Как и сейчас. Слезы ручьем и нытье из-за того, что папочка такой злой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Потрясающе.
Келли вздыхает, словно ее терпение на исходе.
— Просто отдай ее мне.
Хейзел сразу же вскакивает и ударяет по моему подбородку макушкой. Вот теперь я зол. Кажется, у меня сломан зуб. Помимо этого, она обращается с моей раненой рукой так, словно это какая-то барабанная установка. Хоть мне и наложили гипс, но я не потерял чувствительность.
Когда Келли кормит Фин, потому что дочь просто не может дождаться дозаправки, на нее пялится какая-то мамочка, которую Фин случайно пинает ногой. Притормозите, дело не в том, что ее пнули. Она смотрит на мою жену, потому что она кормит ребенка грудью, а затем тихо добавляет, прикрывая ладонью глаза своему сыну-подростку:
— Для этого есть ванная комната.
Мне не нравится тот факт, что ее сын рассматривает сиськи моей жены, но я также против осуждения матерей, кормящих грудью в общественных местах.
Я смотрю на эту мать, затем на ее ребенка. Видимо, я так хорошо усовершенствовал свой взгляд, что они встают и уходят.
Кстати, на случай, если вам понадобится еще одно доказательство того, что мы не должны были сегодня появляться на публике, — все женщины (и я действительно имею в виду всех женщин) смотрят на меня так, будто я монстр. У вас есть хоть одно смутное предположение почему? Точно не из-за кормления грудью.
У Келли чертов фингал под глазом, а моя рука в гипсе. Понимаете, к чему все ведет? Скажу больше и, не раздумывая, подкину вам идею: все они думают, будто я ударил свою жену. Моя теория подтверждается, когда пожилая леди останавливается перед нами и, окинув меня злобным взглядом, говорит Келли:
— Ты должна его бросить.
— А ты должна не совать свой чертов нос не в свое дело.
Да, я так и сказал.
Келли пихает меня кулаком.
— Ноа!
Следом Хейзел заявляет:
— Да, не лезь не в свое дело, леди С.
Я понятия не имею, что значит «леди С». Может быть, сука?
А потом Фин плюет в нее грудным молоком.
Не стоит говорить, что от гнева у меня зашкаливает давление, лицо раскраснелось, и мы все хотим уйти, а сейчас идет только вторая четверть игры. Именно в этот момент рядом со мной садится Боннер. Да, наш сосед Боннер.
Я издаю стон.
— Что ты здесь делаешь?
Наблюдая, как уходит дама с пятном от грудного молока Келли на своей рубашке, Боннер улыбается, а затем делает глоток воды из бутылки. Уверен, это не вода.
— Оливер попросил меня прийти, — говорит он, подмигивая Келли, когда она улыбается ему. Затем он наклоняется ко мне. — Что случилось с лицом твоей жены?
— Ты, — резко шепчу я. Надеюсь, он услышит раздражение, которое присутствует в моем голосе. Но это же Боннер. Не уверен, что он что-нибудь заметил. — Ты и твои дурацкие идеи.
Он равнодушно смотрит на меня.
— Правда?
Конечно, нужно ему все объяснить. Поэтому я вкратце пересказываю случившееся. То, как мы перемещались, я потерял равновесие и заехал жене по лицу. Естественно, Боннер ржет.
— Иисусе. — Затем он кивает на мой телефон, как бы призывая к действию. — Дай-ка посмотреть.
Я смотрю на него.
— С ума сошел? — Эту фразу я произношу почти каждый день с тех пор, как мы встретились. — Ты, черт возьми, серьезно? Я не покажу тебе видео.
Келли слышит меня, или, по крайней мере, мне так только кажется, потому что взгляд, которым она на меня смотрит, явно недружелюбный. Или это из-за того, что я сказал какой-то бабе не лезть не в свое дело. Что ж, сейчас мне все равно, просто я устал от того, как она толкает меня в бок.
Боннер хмурится.
— Ты же видел меня и мою жену.
— Потому что ты заставил меня! — Я осознаю, что сказал это слишком громко. Дерьмо. Наклонившись к соседу, я шепчу: — Твою мать, ты заставил меня смотреть эти видео, и нет, я не жалуюсь, — добавляю я, потому что они были весьма неплохими. Я узнал о кое-каких штуках. — Но я точно не позволю тебе смотреть на мою жену.