— Браво, Женька!
— Ну и мастак!
— Можно рюмочку за труды? — скромно спрашивает Рязанов.
— Мне, наверное, пора? — говорю я Саше.
Он смотрит на часы.
— Да, надо идти. Возьми фонарик. — Он оборачивается, ищет кого-то глазами. — Тоня, где ты? Принеси валенки для Ольги. — И потом мне: — Посошок на дорожку?
Я выпиваю рюмку, забираю валенки и ухожу.
Лес постанывает, над головой бежит глухой шум елей. Я оглядываюсь на наш дом. В морозной темноте весело светятся два окна. На крыльцо выходит Саша с бутылками шампанского. Он бережно кладет их в снег рядом с крыльцом.
Скоро я сижу в маленьком, слабо освещенном зале станции. Валенки стоят у печи. Когда Ольга их наденет, они будут теплыми.
Девушка-кассир открывает окошко кассы, недолго смотрит на меня и захлопывает окошко.
Далекий выкрик электрички и быстро нарастающий гул.
Поезд уходит, оставив на платформе единственного пассажира — Ольгу.
— Осторожней, — говорит она и протягивает мне большой пакет. — Не помни… Что же, идем?
— Да, сейчас. Переобуешься и пойдем.
Снова дорога в лесу.
— Ну и забрались мы, — говорит Ольга. — Скоро уже?
— Скоро. Вон огонь. Нас, кажется, встречают.
Навстречу идет Саша, размахивая керосиновым фонарем.
В веселой кутерьме незаметно проходит час. Стол уже накрыт.
Мы рассаживаемся. Напротив меня Ольга в нарядном платье. Да и остальные девушки успели переодеться, принарядились, сделали прически.
Толкотня, смех, звон посуды.
— Бери, бери. Это меня маман снабдила.
— Фирменное блюдо?
— Ешь, не бойся.
Входит Саша с шампанским, передает бутылки через головы.
— А это? Это что такое?
— Новинка. Селедка под шубой.
— Нынче куда ни зайдешь, везде эта новинка. Потчуйтесь, говорят. Селедка под шубой. Новинка.
— Здесь Женька сидит. Это его место. Где ты, Юджин?
Вбегает озябший Рязанов.
— За старый, а? — говорит он, усаживаясь и потирая руки.
— За старый, за старый! Давайте проводим!
Ольга делает маленький глоток, улыбается. Эта улыбка, яркий румянец и новое платье делают ее похожей на школьницу.
— Саша, что это за напиток? — спрашивает Тоня. В руках у нее алюминиевая кружка.
— Колодезная вода.
— Господи, колодезная вода! Свечи! Патефон!
— Кто там рядом? Запустите этот агрегат.
— «А у меня, у меня есть патефончик, только я его не завожу».
— Ты куда, Женька?
— Сейчас.
— Что ты темнишь? Через пять минут полночь.
— Через семь, — бросает Рязанов и убегает.
— Открывайте шампанское!
— Только без выстрелов. Я боюсь.
— Вошел — и пробка в потолок!
— Нет, нет! Окна побьете, пожар устроите.
— Время!
Все встают. Бокалы подняты.
— С Новым годом!
— С новым счастьем!
— Ура!
— За мной, — кричит Рязанов.
— Что?
— Куда, Жека?
— Зачем?
Мы выбегаем на крыльцо. Перед нами в глубоком снегу ель. На ней игрушки, ленты серпантина, шоколадные медали. Пламя свечей колеблется на ветру.
— А-а-а…
— Ну и Женька!
Утопая в снегу, мы бежим к елке. Шумный хоровод под новогодними звездами.
— Это моя медаль!
— Давайте костер.
— Огнепоклонники!
— Язычники!
— Дикари!
— Хейя! Хейя!
…И скоро наступает тот час праздника, когда застолье уже расстроилось и каждый сам по себе: нестройный шум, голоса сквозь шипение пластинки, хлопает дверь, кто-то танцует, кто-то выпивает.
Рязанов сидит с поднятой рюмкой, в другой руке у него дымящаяся сигарета. Он что-то строго говорит Тоне, но речь его бессвязна, и девушка смеется.
Мы с Ольгой танцуем. Старое, почти полувековой давности танго. Нежная, щемяще-печальная мелодия.
Из-за плеча Ольги я вижу, как оплывают свечи.
Утром я долго смотрю на припорошенные снегом хвойные лапы. Это качание ветвей за окном кажется мне продолжением сна или напоминанием о какой-то виденной еще в детстве картине.
В большой комнате за прибранным столом собралась вся компания. На столе самовар. Чай уже заварен. Саша режет лимон.
— Я заснул, — рассказывает Рязанов, — выпил какого-то терпкого вина и стал впадать в дремоту… Андрей! Говорят, ты общался с корабелом?
— Да.
— Что он сказал?
— Сначала он спрашивал тебя. Потом заявил, что может построить для нас корабль.
— Очень он был пьян?
— Не знаю. Стоять по крайней мере не мог.
— Это Карцев, — говорит Саша. — У него дача рядом.
Рязанов с гримасой на лице смотрит, как Саша пьет чай из блюдца.
— Слушай, ты никогда не опохмеляешься?
— Нет.
— И правильно делаешь. Это грань, которая отделяет тебя от алкоголика.
— Немногое же меня отделяет.
— Нет, точно. Начнешь опохмеляться, пиши — пропало.
— А может, я все-таки алкоголик и просто вожу вас за нос?
— Ну, кто со мной? — Рязанов наливает себе вина, поднимает рюмку. — Всех благ вам в Новом году! — Он резко встает. — Я лечу в город. Мне надо делать визиты.
Ольга выходит из-за стола. Она в свитере, в короткой серой юбке и черных шерстяных чулках.
— Вера, пошли кататься. И ты Андрей. И все, кто хочет. Одевайтесь.
Так начинается первый день Нового года. Он еще впереди этот день, но я чувствую, как сжимается время. Праздники прошли, кончается и мой короткий отпуск.
Ольга бежит по заснеженной улице, толкая перед собой финские сани. Мелькают ноги в черных чулках.
Саша растапливает самовар еловыми шишками. Дым весело летит из трубы.
На крыльцо выбегает девушка в белом свитере.
Птица тяжело срывается с ветки, рассыпав за собой снежную пыль.
Высокое небо, чистый снег, дачный домик под кронами елей, свежая зелень леса, визг санных полозьев, сизый самоварный дым… Я так пристально вглядываюсь во все это, словно хочу навсегда сохранить в памяти картины зимнего дачного быта.
Мы прощаемся холодным ветреным днем. С галереи аэровокзала видно, как чадят взлетающие самолеты. Хор турбин заглушает наши голоса.
В этот мой неожиданный приезд мы ни разу не заговорили о себе, будто еще раньше заключили соглашение молчать. Да и знали уже: ничего после наших разговоров не остается, кроме горечи. Мне казалось, молчание дается Ольге легко, но, проснувшись сегодня, я почувствовал на плече горячую влагу. Лицо Ольги было мокрым от слез.
— Вот, — сказала она и провела рукой по плечу. Это не походило на ласку, рука была слабой, холодной. — Вот, — повторила она, — плечо, спина… Можно спрятаться. Но какое это ненадежное укрытие. — Ольга села. Руки на одеяле, взгляд напряженный, сидит очень прямо и, не глядя на меня, говорит своим обычным голосом: — Тебе не кажется, что, приезжая, ты ведешь какую-то призрачную жизнь? Нет, не во времени дело, не в этих семи днях. До них были две недели, а еще раньше — месяц… Ты там. Я наблюдала за тобой, когда вы разговаривали с Женькой. Ты улыбался, спорил, но все равно ты был там. Я вдруг это очень ясно увидела.