Твари божии ловили мелких животных и пожирали их.
Не физически, нет. На другом уровне восприятия. Они высасывали кратковременную память, мышечные рефлексы, эмоции. Хватали и выжимали, как губку, до последней капли страх смерти.
Вот чем питались твари божии.
Они чавкали и причмокивали от удовольствия. Облизывались, подвывали, клокотали. Делились с Капустиным мелкими каплями, крохами, поддерживая в нём жизнь.
«Мы знаем о тварях божиих, которые отлично устроились, – говорили, насытившись. – Они живут в городах, жрут каждый день от пуза, лакомятся эмоциями людей, их страхами, ненавистью, радостями, другой разной мелочью. Одна тварь стала жрать чужие судьбы, слизывала их со дна кофейных чашек – тем и жила! А другая заставляла искать кляксы в людях, червоточины из злых мыслей и дурных поступков. О, эта тварь божия стала наркоманом. Её никто не любит. Мы за чистые эмоции, вкусные и яркие»
Но мелких животных не хватало. Нужно было больше, конечно. Скоро Капустин это понял.
Он услышал хруст сломавшейся сухой ветки. Чей-то девчачий голос сказал: «Я заблудилась! Серьезно». Звуки распустились в его голосе, как бутоны – неторопливое журчание воды (рядом река), постукивание камней друг о друга (течение тащит их, тащит подальше отсюда), шорох листьев, шаги (кто-то рядом). Показалось, что Капустин чувствует, как проседает земля под весом неизвестного человека.
«Блин, и как отсюда выбраться? Я слышала, надо идти вдоль течения реки. Это ты меня завел, идиотина!»
Кто-то шуршал, рыл, копал, сопел, рычал.
Тварь божия сказал спокойно и тихо: «Пацан, надо действовать. Если не хотим здесь сдохнуть – хватай и жри»
В этот момент Капустина окутали холод и свет. В его пустые глазницы брызнули капли солнца, проникшие сквозь разрытую землю. Звуки стали сильнее. По лицу застучали камешки.
Он выдохнул морозным воздухом, февралём, глотая высохшие листочки.
А наверху было лето: зеленые листья, тёплое синее небо, мошкара, малина, цветы, пчелы, огромный мир, о котором Капустин начал забывать, расцвел и жил по-летнему широко, радостно.
Капустин бы улыбнулся, если бы у него сохранились губы.
«Давай же, пацан», – сказала тварь божия внутри головы.
В яму просунулась собачья голова. Чёрный влажный нос обнюхал пространство вокруг, коснулся подмерзшие ошметки вместо щёк, высосал личинку мухи из глазного отверстия. Пёс фыркнул, взвыл, задрав голову к небу.
– Что там? Что нашел, Кэп?
Капустин увидел девчонку лет, может, пятнадцати. Чуть младше него.
Вдруг подступил голод. Не физический, а какой-то потусторонний, глубокий, жесткий голод, пронзающий сознание, сводящий с ума. Капустин вздрогнул – понял, что вздрогнул! – и вдруг резко потянулся руками к девчачьему лицу, к её длинным волосам, спускающимся в разрытую землю. Пальцы ухватились за волосы, скрутили, дёрнули. Девочка взвизгнула.
Капустин ощутил холод в груди, в животе – там, где лежали камни.
Он дернул ещё раз, так сильно, что девочка впечаталась лицом в землю. Подался вперёд и вверх, не соображая, подчиняясь голоду, голосам внутри головы, и вцепился зубами в её щеку. Откусил, выплюнул, впился снова. Девочка заверещала от страха и боли. Кровь хлынула из раны ему на лицо, заливаясь в глотку, капая по подбородку, ниже, к разломанным рёбрам, окропляя узоры на камнях.
Где-то рядом залаяла собака. Отважная милая собака. Её он займётся позже, если захочет. А пока – вот ведь ирония! – Капустин с удовольствием отыгрывал роль своих любимых персонажей, оживших мертвецов.
«Давай, пацан! Закончи с ней!»
Он знал, что не может остановиться, иначе умрет.
Девчонка сопротивлялась, колотила руками, пыталась кричать, но Капустин не чувствовал боли. Он сам себе напоминал какую-то машину, бездушный механизм, который затягивает человека внутрь, перемалывает косточки, рвет сухожилия и мышцы, высасывает кровь.
На него бросился пёс, ухватил за плечо крепкими зубами, рванул. Рука дёрнулась, и из-за этого движения девчонка чуть не высвободилась, чуть не убежала! Он закричала, подняв к голубому небу окровавленное лицо, и её звонкий крик вспугнул птиц с деревьев.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Пес прыгнул снова! Отважный друг человека. Зубы клацнули около лица, Капустин зарычал в ответ и тоже прыгнул – насколько мог. Он обнял девчонку, сцепив пальцы у неё за спиной, и потащил её внутрь могилы, к мышам и червям, в гниющий холод смерти.
– Мама! Мамочка! Мамочка! – вопила девчонка, захлебываясь и кашляя.
Капустин продолжал рвать её плоть зубами. Он обгладывал лицо, добирался до сущности, до самого вкусного – страха смерти!
«Теперь мы!»
Твари божии, о, как же он их ждал.
Девчонка провалилась внутрь под тяжестью собственного веса, ударилась головой о голову Капустина. В этот же момент твари божии напали на неё, вытащили душу, съели сознании, обглодали эмоции, выжрали, как мякоть из спелого фрукта. Где-то наверху лаяла собака, совала морду в могилу, клацала зубами, ещё не понимая, что хозяйки больше нет.
Капустин отшвырнул тело девчонки к камням, невероятно ловко, почувствовав новую силу в истлевшем теле, ухватил собаку за морду, сжал так крепко, что хрустнули кости.
Собака взвизгнула от боли и страха. Она запоздало поняла, кто перед ней. Капустин сломал ей передние лапы, легко затащил внутрь и сожрал всю, без остатка. Чужая жизнь бурлила в нем.
«Я теперь снова жив? – спросил Капустин, разглядывая небо над головой – Могу выбраться?»
«Нет, дурачок. Выбраться не сможешь. Для этого нам нужно больше силы, а сил нет. Если бы кто-нибудь, вроде твоего старого друга, принес нам камни, дал бы нам плоть, тогда… возможно… Но не сейчас. Наслаждайся тем, что есть. Мы пока ещё можем мыслить, а, значит, дождемся хороших времен»
Капустину казалось, что в его груди колотится сердце от новых ощущений и радости.
«Есть шанс, что мы выберемся?»
«Правильно мыслишь»
Невыносимое чувство беспомощности отступило. Теперь появилась надежда. Нужно просто дождаться.
Капустин ждал ещё много лет.
Они с тварями божиими отлавливали случайных людей, которые оказывались рядом.
«Раньше было лучше, – жаловались твари божии. – Раньше люди сами приносили нам жертвы – упитанных младенцев, юный девственниц, животных. Страх не выветривался из кенотафа, им можно было дышать. Он просачивался в любую, даже самую крохотную щель между камнями. Никто и никогда не задумывался о том, чтобы искать себе пропитания… Были же времена!»
Капустин продолжал ждать.
Время то пролетало незаметно, но вдруг замедляло ход – и в такие моменты Капустин особенно четко чувствовал собственно одиночество и тоску.
Он проваливался в сны, где мельтешили лица. Выныривал в реальность, ворочался в могиле, которую то заносило снегом, то засыпало камнями и песком. Тесная была могила, ох, тесная…
Хотелось выбраться. Но ещё больше хотелось вновь почувствовать себя человеком. Капустин боялся, что скоро забудет, какого это. Иногда ему казалось, что он и есть твари божии, голоса в голове, миллионы лиц из темноты. Может быть так оно и было? Некому было опровергнуть.
В груди теплели камни с узорами.
А затем пришло время, и Капустина откопали.
3.
Найти первый дом было несложно.
Капустин стоял в темноте, прячась от света фонаря, и разглядывал тёмные окна многоэтажки, задрав голову.
Третий этаж, яркие занавески, две снежинки, налепленные на стекло – и не содранные даже знойным летом. Снежинки радовали и раздражали Капустина.
– А Толик выйдет? – произнес Вано негромко.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Слова эти взмыли в воздух, поднялись к нужному этажу, просочились сквозь открытую форточку.
Где-то в спальне – Капустин знал наверняка – проснулся старый друг Толик.
– Мячик захвати, Толян. В футбол порежемся у гаражей, – сказал Капустин, выпуская заиндевевшие слова сверкающей цепочкой. – Сигареты захватишь?