— Не беспокойся, Мистер Зельц. Это не тогда. Это — сейчас.
— И что это означает? — спросил пес, и слова его — плод самоочевидной способности к речи — прозвучали так естественно и так ясно, что даже сам Мистер Зельц был потрясен происшедшим чудом.
— Это означает, что ты делаешь все не так, — ответил Вилли. — Убежал из Балтимора, шляешься по каким-то дурацким лугам, попусту моришь себя голодом. Ты на ложном пути, дружище. Или ты найдешь себе другого хозяина, или с тебя снимут шкуру.
— Но я ведь нашел Генри, — возразил Мистер Зельц.
— Хорошенький мальчонка, просто пальчики оближешь, но это не то, что надо. С маленькими беда. Они хотят быть хорошими, да не хватает силенок. Надо искать в других местах, Мистер Зельц. Выясни, кто здесь главный, кто принимает решения, и иди к нему. Иного пути нет. Тебе нужен новый расклад, но найдешь ты его, только если будешь действовать с умом.
— Я испугался. Откуда мне было знать, что его отец — такая дрянь?
— Так я же тебя предупреждал насчет китайцев, разве нет? Тебе надо было дать деру, как только ты увидел, куда попал.
— Но я все-таки убежал. Вот проснусь завтра утром и побегу дальше. Такая у меня жизнь сейчас, Вилли. Я бегу и буду бежать, пока не свалюсь.
— Не теряй веру в людей, Зельцик. У тебя будет немало разочарований, но ты должен крепиться и пытаться верить в них снова и снова.
— Людям верить нельзя. Теперь я знаю это.
— Но мне-то ты веришь?
— Ты единственный в своем роде, Вилли. Ты — не такой, как другие люди, но ты умер, и теперь нигде на земле я не чувствую себя в безопасности. Например, вчера меня чуть не пристрелили. Я решил срезать дорогу через поле, и какой-то тип погнался за мной на красном пикапе. Он ржал, как безумный, а затем достал ружье и выстрелил. К счастью, промазал. Но кто знает, что будет в следующий раз?
— Это всего лишь один из людей. На каждого такого приходится один такой, как Генри.
— У тебя неверные сведения, хозяин. Дураки со слабостью к собакам, конечно, встречаются, но большинство людей не задумываясь передергивают затвор, как только четвероногая тварь заходит на их землю. Мне страшно, Вилли. Я боюсь идти на запад, я боюсь идти на восток. Дела обстоят так, что я, пожалуй, лучше умру от голода, чем полезу под пули. Они могут убить меня только за то, что я дышу одним с ними воздухом, а против такой ненависти не попрешь.
— Ну что ж, если хочешь сложить лапки, поступай как знаешь. Чья бы корова мычала — я ведь лгу, когда уверяю тебя, что все будет в порядке. Я не знаю — может, будет, а может — нет. Я не предсказатель будущего; я знаю только, что, к сожалению, далеко не все истории имеют счастливый конец.
— Именно это я и пытался тебе сказать.
— Да понятно. Не мне с тобой спорить.
До этого момента поезд мчался по тоннелю с постоянной скоростью, проносясь мимо пустых станционных платформ без остановки. Но тут внезапно Мистер Зельц услышал скрежет тормозов, и поезд начал замедлять ход.
— Что случилось? — спросил он. — Почему мы тормозим?
— Мне надо выходить, — сказал Вилли.
— Так скоро?
Вилли кивнул.
— Я выхожу, — повторил он, — но перед этим хочу напомнить тебе о том, что ты, возможно, забыл.
Вилли уже стоял у дверей, ожидая, когда они откроются.
— Ты помнишь маму-сан, Мистер Зельц?
— Конечно. За кого ты меня принимаешь?
— Ее ведь тоже пытались убить. На нее охотились, как на собаку, и ей приходилось спасаться бегством. С людьми тоже часто обращаются как с собаками, дружище, и иногда им приходится спать в сараях и на полях, потому что больше негде. Прежде чем жалеть себя, вспомни, что ты — не первая собака в этом мире, оставшаяся без хозяина.
Через шестнадцать часов Мистер Зельц уже находился в десяти милях к югу от того места, где ему приснился сон. Он вышел из небольшой рощи и увидел прямо перед собой группу новеньких, с иголочки, двухэтажных коттеджей. Он больше не испытывал страха. Он по-прежнему был очень голоден и устал больше, чем обычно, но страх, живший в нем на протяжении последних нескольких дней, в основном прошел. Он не знал, почему так произошло, но факт оставался фактом: никогда еще после смерти Вилли он не чувствовал себя так хорошо. Он знал, что Вилли на самом деле не было вместе с ним в подземке, он знал также, что по-прежнему не умеет говорить, но после этого сна о прекрасных и невозможных вещах ему показалось, что Вилли и сейчас рядом и, хотя его не видно, следит за каждым шагом своего четвероногого друга. Даже если он смотрел изнутри Мистера Зельца, это, в сущности, не имело никакого значения: пес все равно теперь не был одинок. Мистер Зельц не очень разбирался в тонких различиях между мечтами, видениями и другими умственными явлениями, но он твердо знал, что Вилли — в Тимбукту, и раз во сне он оказался рядом с хозяином, то и он, наверное, посетил Тимбукту. Этим объяснялось, в частности, почему он внезапно научился говорить после стольких лет неудачных попыток. А если он однажды побывал в Тимбукту, почему бы ему не попасть туда снова — просто закрыв глаза и настроившись на нужный сон? Кто знает? Мысли об этом и о том, что он снова повидал старого друга, пускай только один раз и не взаправду, утешали.
Было три часа дня, и воздух звенел от стрекота газонокосилок, поливальных устройств и птиц. Вдалеке на севере, словно улей, гудел проезжающий по невидимому шоссе транспорт. Где-то включили радио, запела женщина. Совсем по соседству кто-то громко рассмеялся. Это был явно детский смех, и тут лес, по которому Мистер Зельц блуждал последние полчаса, внезапно кончился. Мистер Зельц высунул морду из кустов и увидел, что он не ошибся: головастый мальчуган лет двух-трех сидел в десяти шагах от него, выдирал из земли пучки травы и подбрасывал их в воздух. Каждый раз, как травинки падали ему на голову, он разражался новым взрывом смеха, хлопал в ладоши и подпрыгивал так, словно придумал самую замечательную игру на свете. Поодаль девочка в очках гуляла с куклой на руках, тихо напевая колыбельную воображаемому младенцу, которого она укладывала спать. Трудно было сказать, сколько ей лет. «Где-то между семью и девятью, — подумал Мистер Зельц, — а может, между шестью и десятью или пятью и одиннадцатью». Слева от девочки женщина в белых шортах и белом топике склонилась над клумбой с красными и желтыми цветами и осторожно пропалывала их тяпкой. Она стояла спиной к Мистеру Зельцу, и поскольку на голове у нее была соломенная шляпа с необычно широкими полями, лица ее совсем не было видно. Пришлось ограничиться созерцанием линии ее спины, веснушек на тонких руках, молочно-белого колена, но даже из этих немногих деталей Мистер Зельц заключил, что женщина не старая — ей лет двадцать семь или двадцать восемь, а значит, она, возможно, мать этих детей. Мистер Зельц решил не продвигаться дальше, а остаться на том месте, где он стоял, наблюдая сцену из своего убежища в лесу. Он не имел ни малейшего представления о том, каких убеждений — прособачьих или антисобачьих — придерживается эта семья, и поэтому не знал, прогонят они его со своей земли или нет. Одно было несомненно: за лужайкой очень тщательно следили. Он стоял, разглядывая расстилавшийся перед ним ухоженный зеленый бархат; не требовалось большого воображения, чтобы представить, как приятно будет кататься по этой траве и вдыхать ее запах.