Он дождался момента, когда мать и отец поволокли сына к дому. Когда они уже приближались к задней двери, Мистер Зельц метнулся через двор и прополз сквозь дыру в изгороди. Потом еще подождал, пока Генри исчезнет в дверях. Однако уже на пороге мальчик вырвался из рук родителей, повернулся к Мистеру Зельцу и закричал срывающимся, высоким голосом:
— Кэл, не покидай меня! Останься, Кэл!
Мистер Чоу отреагировал на это по-своему: он подобрал с земли камень и швырнул его в Мистера Зельца. Пес инстинктивно отпрыгнул и тут же устыдился собственной трусости. Он проследил, как камень, не причинив ему никакого вреда, лязгнул о металлическую решетку изгороди. Затем пес три раза пролаял на прощание, надеясь, что мальчик все поймет. Тут мистер Чоу открыл дверь, миссис Чоу запихнула Генри внутрь, а Мистер Зельц бросился прочь.
Он не имел ни малейшего представления о том, куда он бежит, но знал, что останавливаться нельзя, он должен бежать, пока его несут ноги и пока сердце не лопнет у него в груди. Если он хочет прожить на свете больше, чем несколько дней, или хотя бы больше, чем несколько часов, ему надо немедленно смыться из Балтимора. Это не город, а средоточие зла, царство смерти и отчаяния, вертеп собаконенавистников и китайских поваров. Только каким-то чудом Мистер Зельц не превратился здесь в неизвестную холодную закуску в белой коробочке навынос. Мальчика, конечно, жаль, но не так уж сильно — даже странно, если учесть, как быстро Мистер Зельц к нему привязался.
Очевидно, немаловажную роль тут сыграла картонная коробка. Ночи, проведенные в ней, были почти невыносимыми, а что толку от дома, если ты не чувствуешь себя в безопасности под его крышей и с тобой обращаются как с изгоем в том самом месте, которое ты считаешь своим прибежищем? Держать живую душу в темной коробке — большая ошибка. Только мертвые лежат в темноте, а пока ты жив, пока в тебе что-то шевелится, во имя твоего достоинства и всего святого в этом мире ты не имеешь права подвергаться таким унижениям. Быть живым — значит дышать, а для дыхания необходим свежий воздух, а свежий воздух и Балтимор, штат Мэриленд, — понятия несовместимые.
4
Он бежал три дня подряд и за все это время почти не спал и не ел. Когда Мистер Зельц наконец остановился, он был уже где-то в северной Вирджинии, посреди большого луга в девяноста милях к западу от дома семейства Чоу. В двухстах ярдах перед ним солнце заходило за дубовую рощу. Полдюжины ласточек резвилось у него над головой, задевая крыльями траву в погоне за москитами, а в темных кронах певчие птицы допевали последние песни, перед тем как отойти ко сну. Мистер Зельц лежал в высокой траве, тяжело дыша и свесив на сторону язык, и думал, что произойдет, если он закроет глаза. Откроет ли он их на следующее утро? Он устал и хотел есть — многочасовой марафон измотал его. Но если он уснет, то, вполне возможно, уже никогда не проснется.
В надвигающихся сумерках он наблюдал за тем, как солнце опускается за деревья, и боролся с дремотой. Не прошло и двух-трех минут, как голову Мистера Зельца начали заполнять мысли о Вилли, зыбкие воспоминания — картинки прошедших дней, пропитанных дымными кольцами и запахом «Лаки Страйк», насыщенных невероятными похождениями. Но все это осталось в том мире, которого сейчас нет. И в первый раз после смерти хозяина подобные воспоминания не вызвали в Мистере Зельце чувства острой печали, в первый раз он понял, что память — это место, которое, как и любое другое, можно навещать, и что встречи с мертвыми не обязательно опасны: они могут быть и источником утешения и радости. Затем он уснул, но Вилли оставался с ним и во сне, совсем как живой, во всем своем блеске и великолепии. Он снова притворялся слепым, а Мистер Зельц вел его по ступенькам лестницы, спускавшейся на станцию подземки. Это был тот ветреный день в марте четыре с половиной года назад, тот самый день больших надежд и оправдавшихся ожиданий, когда они вместе отправились на Кони-Айленд, чтобы продемонстрировать Симфонию Запахов дяде Элу. Вилли надел в честь этого события шапку Санта Клауса. В этой шапке и с большим пластиковым мешком для мусора, где лежали материалы симфонии, на плече — таким тяжелым, что Вилли шел согнувшись, — он показался бы любому встречному карикатурой на Санту. Сказать по правде, когда они добрались до места, все пошло совсем не так, как хотелось, в частности потому, что дядя Эл оказался в плохом настроении. Он, конечно же, не был настоящим дядей Вилли — просто хорошим другом семьи, помогавшим родителям Вилли, когда те приехали из Польши, и только из-за теплых отношений с «мамой-сан» и ее мужем он позволял Вилли и Мистеру Зельцу тереться у него в магазине. Сказать по правде, бизнес у дяди Эла шел не особенно хорошо: в лавку курьезов приходило все меньше и меньше покупателей, так что некоторые товары лежали на полках уже по десять, двенадцать и даже двадцать лет. В последнее время лавка служила прикрытием для других занятий дяди Эла, по большей части — противозаконных, хотя и не всегда, но если бы тощий и болтливый Эл не зарабатывал деньги на фейерверках, букмекерстве и торговле крадеными сигаретами, он бы давно уже прикрыл свое пыльное заведение. Кто знает, какая муха укусила его в тот ветреный мартовский день, но когда Вилли ввалился со своей Симфонией Запахов и начал обрабатывать дядю Эла на предмет того, что это произведение превратит их в миллионеров, собственник магазина «Страна приколов» не проникся энтузиазмом своего лжеплемянника…
— Ты умом тронулся, Вилли, — сказал дядя Эл, — сообщаю тебе, если ты не в курсе, что ты — полный кретин.
А затем быстрехонько выставил его на улицу вместе с грузом запахов, ароматов и складными картонными лабиринтами. Отнюдь не обескураженный этим проявлением скептицизма, Вилли с воодушевлением начал сооружать симфонию прямо на тротуаре, полный решимости доказать дяде Элу, что он и впрямь изобрел новое чудо света. Но как только Вилли вынул из мешка различные элементы Симфонии Запахов (полотенца, губки, свитера, калоши, ящики для инструментов, перчатки), порыв ветра подхватил их, понес, разметав по улице в нескольких различных направлениях. Вилли стал ловить их, отпустив при этом мешок, который тоже улетел, а дядя Эл, несмотря на свою любовь к семье Гуревичей, стоял в дверях и смеялся.
Вот что произошло четыре с половиной года назад, но во сне, который приснился Мистеру Зельцу на лугу, они с Вилли так никогда и не выбрались из подземки. Они ехали на Кони-Айленд (на это указывал бело-красный колпак Санта Клауса, битком набитый мешок для мусора и шлейка Мистера Зельца), но если в день реальной поездки вагон был полон, то во сне в нем не было никого, кроме Мистера Зельца и Вилли, — только они вдвоем добрались до конечной станции. Как только Мистер Зельц обнаружил это различие, Вилли повернулся к нему и сказал.