Вот сейчас меня прервал своим остроумно-светским визитом несносный болтун Свиридов. Он, брат, кажется самый назойливый дурак. Привез вопрос из аналитики и привез-то какие-то дряннейшие, старые разрозненные листы, из которых, кажется, ничего нельзя сделать. Просит меня похлопотать у Бекетова о поправке этих листов. Смешной человек. Сам в них ничего не разбирает и хочет, чтобы другие что-нибудь сделали. Я как-нибудь похлопочу о твоем ответе. Поеду по всем, у кого есть записки.
Но время уходит. Хотел тебе написать многое. Как досадно, что всё перебито. И потому ограничусь самым последним — напишу кое-что о себе. Я, брат, работаю; не хочу ничего выдавать раньше, чем кончу. (2) Денег между тем нет, и если б не было добрых людей, я бы погиб. Разложение моей славы в журналах доставляет мне более выгоды, чем невыгоды. Тем скорее схватятся за новое мои поклонники, которые, кажется, очень многочисленны и отстоят меня. Я живу очень бедно и всего, с того времени, как я тебя оставил, прожил 250 руб. сереб<ром>, до 300 р. сереб<ром> употребил на долги. Меня сильнее всех подрезал Некрасов, которому я отдал его 150 руб. сереб<ром>, не желая с ним связываться. К весне сделаю у Краевского большой заем и пришлю тебе 400 руб. непременно. Это как бог свят; ибо мысль о тебе мучает меня более, чем всё. В Гельсингфорс же вряд ли приеду рано. Ибо, может быть, буду лечиться окончательно по методе Присница холодной водой. И потому приеду разве в июле. Впрочем, ничего еще не знаю, мой милый. Мое будущее впереди. Но хоть гром трещи надо мной, я теперь не подвинусь, я знаю всё, что могу сделать, работы своей не испорчу и поправлю свои обстоятельства денежные успешным ходом книги, которую издам осенью. Проклятый Спиридов. (3) Уже почти два часа. Вообрази: я всеми силами давал ему заметить, что у меня нет времени. Он всё сидел и болтал о том, как он вопрос твой составлял, давал знать, как важно (4) тебе его в этом помощничество, как он на Кавказ поедет и напишет о тамошней флоре такое сочинение, какого и не бывало. Черт с ним, шут! Право, с иными людьми поговоришь и точно выйдешь из какой-нибудь канцелярии. Он меня оторвал от тебя, мой возлюбл<енный>. Береги себя, брат. Особенно здоровье. Развлекайся и пожелай мне скорее кончить работу. За ней сейчас последуют деньги, и я у тебя. Лечение у Присница в моем воображении. Может быть, доктора и отсоветуют мне. Как бы я желал тебя видеть. Иногда меня мучает такая тоска. Мне вспоминается иногда, как я был угловат и тяжел у вас в Ревеле. Я был болен, брат. Я вспоминаю, как ты раз сказал мне, что мое обхождение с тобою исключает взаимное равенство. Возлюбленный мой. Это совершенно было несправедливо. Но у меня такой скверный, отталкивающий характер. Я тебя всегда ценил выше и лучше себя. Я за тебя и за твоих готов жизнь отдать, но иногда, когда сердце мое плавает в любви, не добьешься от меня ласкового слова. Мои нервы не повинуются мне в эти минуты. Я смешон и гадок, и вечно посему страдаю от несправедливого заключения обо мне. Говорят, что я черств и без сердца. Сколько раз я грубил Эмилии Федоровне, благороднейшей женщине, в 1000 раз лучше меня. Помню, как иногда я нарочно злился на Федю, которого любил в то же самое время даже больше тебя. Я тогда только могу показать, что я человек с сердцем и любовью, когда самая внешность обстоятельства, случая вырвет меня насильно из обыденной пошлости. До того времени я гадок. Неравенство это я приписываю болезни. Читал ли ты «Лукрецию Флориани», посмотри Кароля. Но скоро ты прочтешь «Неточку Незванову». Это будет исповедь, как Голядкин, хотя в другом тоне и роде. О Голядкине я слышу исподтишка (и от многих) такие слухи, что ужас. Иные прямо говорят, что это произведение чудо и не понято. Что ему страшная роль в будущем, что если б (5) я написал одного Голядкина, то довольно с меня, и что для иных оно интереснее дюмасовского интереса. Но вот самолюбие мое расхлесталось. Но, брат! Как приятно быть понятым. Брат, за что ты так любишь меня! — Постараюсь тебя обнять поскорее. Будем любить друг друга горячо. Пожелай мне успеха. Я пишу мою «Хозяйку». Уже выходит лучше «Бедных людей». Это в том же роде. Пером моим водит родник вдохновения, выбивающийся прямо из души. Не так, как в «Прохарчине», которым я страдал всё лето. Как бы мне хотелось помочь тебе, брат, поскорее. Но надейся, брат, на те деньги, которые я обещал тебе, как на стену, как на гору. Целуй всех твоих. А покамест сам
Твой Достоевский.
Сойдемся ли мы, брат, когда-нибудь вместе в Петербурге? Что бы ты сказал о статской службе с приличным жалованием?
Не знаю, что родила m-me Белинская. Слышал, что кричит за две комнаты ребенок, а спросить как-то совестно и странно.
(1) было: дает (2) было: не кончу (3) так в тексте; ранее было: Свиридов. (4) далее было: все (5) далее было: ему
72. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ Апрель 1847. Петербург
Любезный брат,
Напишу тебе две строчки, ибо занят. Не знаю, где застанет тебя письмо мое. Всеми силами постараюсь так окончить свои дела, чтобы хоть даже в сентябре побывать к тебе на неделю. Что же касается до денег, то я немножко ошибся в расчете. Мне придется писать едва ли и два фельетона в неделю, то есть уже не более как 250–300 руб. ассигнац<иями>. И так как я должен уплачивать Майковым, которым я очень много задолжал (хотя они и не спрашивают), и за квартиру, то уж я и не знаю, сколько я тебе буду присылать; но буду присылать. Я, брат, в таком положении, что если отдам тебе до 1 октября только 100 руб. серебр<ом>, то почту себя счастливейшим человеком. Но с 1-го октября или сентября* дела переменятся. Я возьму у Краевского после окончания романа 1000 руб. серебр<ом> вперед и не иначе как на неопределенный срок. Так как «Современник» идет и с ожесточением переманивает к себе сотрудников «Отеч<ественных> записок», то он, Андр<ей> Алексан<дрович> Краев<ский>, сильно трусит. Он будет согласен на всё. К тому же счастье его и мое, что роман мой печатается в конце года. Он завершит год, пойдет во время подписки и, главное, будет, если не ошибаюсь теперь, капитальною вещью в году и утрет нос друзьям «Современникам», которые решительно стараются похоронить меня. Но к черту их. Тогда, получа 1000 руб. сереб<ром>, я приеду к тебе (1) с деньгами и с окончательным решением насчет тебя. Ты можешь приехать в Петербург хоть один, взяв отпуск на 28 дней, получить место и — или продолжать службу в инженерах, или навек оставить ее.
Адресс мой:
На углу Малой Морской и Вознесенского проспекта, в доме Шиля, в квартире Бреммера, спросить Ф. Достоевского.
Насчет перевода не знаю, буду хлопотать всё лето, искать его. У нас был в Петербурге (он теперь за границей) один дурак Фурманн, тот получает до 20000 р. в год одними переводами! Если б у тебя был хоть один год обеспеченный, то ты бы непременно пошел. Ты молод; можно бы даже сделать литерат<урную> карьеру. Теперь все ее делают. Лет через десять можно бы и забыть о переводах.
Я пишу очень прилежно, авось кончу. Тогда мы увидимся ранее. Что говорит Эмилия Федоровна? Я ей нижайше кланяюсь, детям тоже. Прощай, брат. У меня маленькая лихорадка. Я вчера простудился, выйдя ночью без сюртука в одном пальто, а по Неве шел лед. У нас холодно, как в ноябре. Но уже я раз до шести простуживался, — вздор! Вообще здоровье мое очень поправилось.
Прощай, брат. Пожелай мне успеха. После романа я приступлю к изданию моих 3-х романов («Бед<ных> лю<дей>», «Дв<ойника>», перед<еланного> и последнего) на свой счет, и тогда, авось, прояснится судьба.
Дай бог тебе счастья, мой милый.
Тв<ой> Ф. Достоевский.
Ты не поверишь. Вот уже третий год литературного моего поприща я как в чаду. Не вижу жизни, некогда опомниться; наука уходит за невременьем. Хочется установиться. Сделали они мне известность сомнительную, и я не знаю, до которых пор пойдет этот ад. Тут бедность, срочная работа, — кабы покой!!
Мой всенижайший поклон Николаю Ивановичу Рейнгардту, Бергманам.
* Тогда-то я и приеду к тебе, с последними пароходами
(1) далее было: уже
73. А. В. СТАРЧЕВСКОМУ Апрель — первая половина мая 1847. Петербург
За той формой, которая Вам посылается, просидел я не отрываясь пять часов. Статью о иезуитах следовало бы всю переписать. Трудность и мешкотность в том, что приходится чинить фразу, а не переделывать вовсе; да тут же нужно соблюдать выгоду типографии и не вымарать всего. Поправишь, да еще не щегольски поправишь, а просидишь четверть часа над двумя строчками. Билетики же можно будет зачеркивать как угодно.
Остальные 2 формы принесу сам, сижу не отрываясь, у меня всего оставшихся 10 форм. За 3-мя формами приходится сидеть в день часов 12.
Ф. Достоевский.
74. А. В. СТАРЧЕВСКОМУ Апрель — июнь 1847. Петербург
Милостивый государь Альберт Викентиевич.
Мне ни разу не говорили о Вашем посланном, и я сам с нетерпением ждал его. Посылаю Вам Ваши листы; они не просмотрены. Я нездоров приливами крови в голову и заниматься решительно не могу по приказанию доктора. Когда буду в состоянии работать, — заработаю. Если же работы для меня не будет, то отдам данное мне Вами вперед деньгами тотчас же по выходе Словаря. За сим пребываю