Превосходный «дорогой» «Вишнёвый сад» привёз в Калугу Белгородский академический театр. Спектакль Бориса Морозова отмечен великолепной работой художника Иосифа Сумбаташвили и вполне чётко очерченными «чеховскими» персонажами. Приз за лучшую мужскую роль получил от молодого жюри исполнитель роли Пети Андрей Манохин. «Обыкновенная история» Тульского театра запомнилась, если не брать в расчёт гениальный текст Гончарова, прямой отсылкой к балету Владимира Васильева «Анюта», откуда взяты музыка, частично образ Петербурга и некий наплыв хореографии. Показанные Тамбовским театром «Последние» М. Горького также поразили музыкой. Драматизм, чувственность Шопена и Бетховена были созвучны горьковским персонажам с их оголёнными нервами. Но режиссёр Мавлет Тулпаров ограничился лишь передачей сюжетной линии. В итоге получилась история гибели дворянского семейства с неплохо выстроенными деталями, но без чётко выраженной авторской позиции.
Театры из Костромы и Великого Новгорода попытались найти компромисс между эстетикой классицизма и романтизма, с одной стороны, и современным взглядом на театр – с другой. Костромичам (режиссёр Сергей Кузьмич) удалось пленить зрителя волшебной Венецией в сценографии Елены Сафоновой. Кроме того, сам «слуга двух господ» Труффальдино (Александр Кирпичев) изрядно развеселил большую часть публики. Зажечь зрителя шиллеровской романтикой попытался режиссёр Сергей Морозов, поставив «Коварство и любовь» в Новгородском театре им. Достоевского. Решающим фактором в этом нелёгком деле должно было стать наличие медийных лиц. Однако, несмотря на явную ставку на Илью Носкова (киношного Фандорина), настоящей находкой спектакля стал Даниил Донченко, исполнивший роль гофмаршала Кальба – утончённого, многомерного придворного интригана (правда, жюри почему-то отметило лишь актёрскую работу Елизаветы Назаркиной – Луизы). Кроме того, спектакль получил награду «За возрождение традиций романтического театра».
«Плоды просвещения» Калужского театра стали искромётным итогом фестиваля, явив отличный пример современного преломления классики. Дело не только в непредвзятом прочтении текста и актуальности толстовского сюжета.
Во-первых, из произведения самого серьёзного русского писателя удалось высвободить дремавший в нём мощный заряд живого, искрящего юмора. Во-вторых, режиссёр Александр Плетнёв, взяв пьесу, где значится около тридцати персонажей, подобрал к каждому особый ключ и сделал образы удивительно узнаваемыми. К примеру, Леонид Звездинцев (Евгений Сумин) – вроде бы полусумасшедший мистик, существование духов он доказывает бодрым тоном учёного-позитивиста. Или слуга Григорий (Захар Машненков), с порога игнорирующий любое приказание хозяина, оставаясь, по сути, слугой до мозга костей.
Так, в атмосфере парадоксов и нестандартных прочтений завершился фестиваль старейших российских театров. Ведь современный театр – это живая ткань, требующая новых прочтений, образов, сюжетов.
Роберт КИТАНОВ
От редакции. Нам представляется, что значение и конкретный вклад этого важного фестиваля в современную российскую театральную ситуацию могли бы быть ещё более значительными в том случае, если приезжающие на него коллективы сопровождали бы (возможно, в обязательном порядке) ответственные руководители, отвечающие в своих регионах за состояние культуры. Ибо то, в каком идеальном состоянии находится сегодня Калужский драматический театр, без сомнения, должно изучаться, пропагандироваться, опыт этот должен передаваться. Так по крайней мере видится это положение вещей отделу искусства «ЛГ», чей корреспондент недавно по случаю оказался в Калуге и был совершенно поражён тем, как выглядит, даже чисто внешне (хотя внешний лоск для театрального здания – отнюдь немаловажен), и как современно функционирует здесь под руководством директора Александра Кривовичева одно из старейших в нашей стране театральных хозяйств.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Модернизация и хунвейбины
ТелевЕдение
Модернизация и хунвейбины
ЛИТЕРАТУРА В ЯЩИКЕ
Вячеслав ЛЮТЫЙ, ВОРОНЕЖ
Не прошло и двадцати лет с тех пор, как была отринута социалистическая идеология и ушёл в небытие советский строй, а новая буржуазная Россия, кажется, стала остро нуждаться в собственном идеологическом обосновании. И речь идёт не об идеологии либеральных реформ и прочей словесной шелухе, призванной оправдать в глазах обездоленного населения эпоху Большого Хапка. Нет, логические построения, которые могут убедить нашего гражданина в том, что он сегодня счастлив, свободен и полон гордости за свою страну, – в них настоятельная нужда! Причём важно, чтобы гражданин этим словам поверил и в будущем вёл себя примерно, то есть законопослушно. Но вот беда: пристрастие ко всему советскому не желает уходить с российского «капиталистического двора».
Уже не в первый раз собираются спорщики в программе Архангельского «Тем временем», дабы поговорить о советской эпохе. Теперь они задаются «свежим» вопросом: возможна ли история как наука в отрыве от идеологии? Писатель Константин Азадовский полагает, что оценка нашего прошлого с точки зрения судеб конкретных людей куда драматичнее, чем взгляд с позиций того или иного мировоззрения. Уйдёт поколение, отношение к давним годам станет спокойнее.
Историк Владлен Логинов категорически не согласен: дело не в поколениях, а в политической ангажированности, в очернении истории России ХХ века. Существует статистика, но вновь и вновь вбрасывается провокационный тезис «полстраны сидело, полстраны охраняло сидельцев». История – это изучение эпохи, а не истерика. Не надо путать сферу морали и этики со сферой науки, потому что нельзя получить представление о смысле событий, исходя только из дефиниций морального толка. Интеллигенция всегда перестраивалась в соответствии с «учуянной» ею линией власти, и сегодня во множестве расплодились своего рода историки-конструкторы, которые вновь и вновь погружают советскую эпоху в небытие.
Осмысление советской истории – это освобождение от мифов, будто читая передовицу либеральной газеты, настаивает Азадовский. И лукаво избегает мысли, что воспитание «нового россиянина» со стерильной памятью есть непременное условие успеха завтрашних пропагандистских моделей. Тем более что «у людей сейчас нет этической навигации, ныне – эпоха рыночного тоталитаризма», как очень точно заметила культуролог Людмила Булавка в предыдущем выпуске передачи Архангельского, посвящённом погрому советского кино.
Любопытно, что сегодня расчистка идеологической площадки от обломков советского прошлого ведётся даже с бо’льшим усердием, нежели собственно построение или хотя бы заготовка деталей новой идеологии. Скрежет зубовный не прекращается вокруг творений Шолохова. Стоило члену Общественной палаты Елене Зелинской в упомянутом выпуске сослаться на правдивость и документальность «Поднятой целины», дабы подчеркнуть широту собственных либеральных взглядов, как кинокритик Юрий Богомолов немедленно добавил: «Документ, местами написанный бухгалтером».
Эти бы слова да в уши Николаю Александрову, автору и ведущему передачи о «поэте-концептуалисте» Льве Рубинштейне в цикле «Новая антология. Российские писатели». Однако у либералов левая рука не знает, что делает правая. Или знает, но держит в секрете от простодушных зрителей и читателей.
Упомянутый цикл содержит все прежние изъяны передач Александрова: произвольность подхода к теме, книге, персоне; акцент на личном и частном – в ущерб художественному и духовно значимому.
Например, зритель узнаёт, как в детстве заболевшего Рубинштейна потчевали кошерной курочкой. Илья Бояшов, лауреат премии «Национальный бестселлер», оказывается, до сих пор трогательно любит английскую группу «Uriah Heep» начала 1970-х. А передача о Павле Крусанове, который выстраивает свои романы в жанре альтернативной истории, почти целиком посвящена его пребыванию в молодые и бурные годы в питерском рок-клубе. Несмотря на увлекательную интеллектуальную интригу крусановских произведений, мы узнаём о них только по цитатам, вывешенным в верху телеэкрана, – очень похоже на «жанр картотеки» Рубинштейна.
Намеренная отрывочность информации, отсутствие мало-мальски объективного анализа «антологической» литературы больше дезориентируют читателя, практически разрушая изначальное представление о передаче как о книжном лоцмане. Вспоминается байка советских времён о народном артисте, который мог выйти на сцену, сесть в кресло и заснуть вполне реально – а зритель-то думал, что перед ним чрезвычайно глубокое погружение в образ. Так и здесь: любая чушь, всякий произвольный набор имён и сочинений, безапелляционная сентенция и нелепое сближение явлений – всё позволено ведущему. Потому что перед нами – фигура литературного «чистильщика», который оболванивает зрителя и одновременно внушает ему иллюзию творческой осведомлённости.