Читать интересную книгу Рад, почти счастлив… - Ольга Покровская

На интересе этом, как на лодочке, он и плыл уже около года безо всяких волн, и если б не был достаточно опытен, то решил бы, что такая вот жизнь может стать его призванием.

Но у него был опыт, и по опыту он знал, что призвание требует многих ран. Хочешь жить, как честный человек – не увёртывайся от муки. Когда болели бабушка с дедушкой, и в тоске о них приходилось покупать им лекарства, мыть пол или поливать огород – вот тогда призвание было рядом. Когда ездил в Питер к отцу и холодно с ним молчал на мостике – призвание было рядом. А сейчас от призвания он отдыхал, был отпущен им на каникулы, и всей душой благодарил проходившую мимо зиму за её ровный весёлый нрав. Всё в ней было, как полагается: и снег, и темнота, и мама вернулась, и бабушка с дедушкой не болели. Он им весело мерил давление и весело же – но, скрывая веселье! – выслушивал бабушкины отповеди и замечания, которых, по закону жизни, с каждым годом становилось всё больше.

Иван, как внук восьмидесятилетних стариков, был повинен во многих грехах. Во-первых, перепутал всю посуду: приходит со своими чашками, уходит с чужими, да и что это за манера – пить чай на ходу? И чайных ложек они не досчитывались уже трёх! Далее – внук не берёг хороших пакетов, коробок и банок, всё норовил швырнуть в мусоропровод, в магазинах транжирил деньги на ерунду, и обувь чистил редко, а если чистил, то не щёткой, а чем попало.

Иван выслушивал, что ему полагалось, и впредь старался чашки не путать и мусор на глазах у бабушки не выбрасывать. Ложки – отыскать и вернуть!

Великий «сюрпризоносец» больше не забегал, зато регулярно слал Ивану на почту фрагменты своего будущего величия. Самыми значительными были наброски к «Роману о Маше» – криминальной драме с креном в Достоевского. С улыбкой Иван читал резкий душистый текст, спотыкался о выбоины в стиле, но, бывало, так солоно дуло от строк, что он терял улыбку.

Ещё хуже, если в записках Иван обнаруживал что-нибудь про себя. Тогда в шутку, но и всерьёз, сознавал: дружба с «Вазари» обязывает его прожить достойную жизнь. Над этим Иван трудился, старался соблюсти мир и правду. Но прославит ли подобный сюжет баснописца? «Пиши-ка ты, лучше, о Фолькере!»

Тексты, состряпанные Костей для сайта, были иной землёй. На неё не ступала нога Ивана. Один раз только он решился взглянуть и, чуть не задохнувшись в сленге, бросил. Самое ужасное, что и этот текст был хорош – и на эту землю Костя впряг свою музу. Ивану стало горько – как будто серебряной ложкой «на первый зубок» взялись мешать цемент.

В целом, Ивану нравилось занимать своё место в ложе: вот, он ни в чём не участвует, никуда не стремится, а внизу, у подножья его райской беседки, пускают гигантскую жизнь. И дают Костю вместо бинокля – чтобы Иван, не прерывая чаепития, мог рассмотреть каждую мелочь. Так, с чувством здорового превосходства, он почитывал о любви и подвигах, гневе и сострадании, пока однажды не увидел свою бескрылость. «Зря, – тоскливо подумал он, – зря отказался от жизни…»* * *

В конце января Оля пошла на вечерние курсы. Это было потому хорошо, что Макс обрёл свободу и мог теперь каждый вечер заходить к своему другу на полчасика – повеселиться перед сном.

Они проводили время по-королевски. Макс взбирался на стол, Иван выключал свет и вставал рядом. Им было видно, как по растаявшей непушистой улице брызжут автомобили. Макс считал «джипы», Иван – «Жигули». Или наоборот. На душе у них был мир, слегка подсолённый азартом – чей счёт будет выше? По правде сказать, Иван с детства был не согласен, что считающей мух Ленивице из сказки «Мороз Иванович» ставят в упрёк такое святое занятие.

Подменять Максов интерес чем-нибудь более интеллектуальным Иван не пытался. Он относился к подсчёту «джипов» с чувством исторической покорности. Что поделаешь? Сегодняшний московский мальчик обречён любить машины и осваивать профессию менеджера. В этой сокрушительной поголовности Ивану виделся крест, против которого бессмысленно бунтовать. Единственное, чем он мог бы возразить времени – это зазвать Макса к себе на дачу, показать поле и лес. Но Оля вряд ли отпустила бы сына.

Иногда Иван отлучался на кухню, чтобы подкинуть в уют ещё дровишек – принести бутерброды, налить чаю, и всегда, уходя, просил Макса покараулить его машины.

– У тебя двадцать три! – весело информировал Макс. – Ой двадцать четыре! А у меня только тринадцать. Давай наоборот, я – «Жигули», ты – «джипы»?

– Идёт! – соглашался Иван. Тёк зимний дождик, утихал час-пик. Соскучившись соревноваться, они вместе брались считать проезжающие «универсалы». «Восемь! – хором объявляли они, – Девять! Десять! А “Ниву” считаем? – Ты что – “Нива” – это ведь “джип”! – Ну и пусть! Считаем, считаем! Одиннадцать!»

Так блаженствовали они, пока не произошла катастрофа. Однажды вечером, когда Оля пришла забирать сына, Макс заупрямился. «Хочу ещё побыть»! – объявил он и отказался слезать с окна.

– Макс, я прошу тебя. Мне тоже пора спать, – умолял Иван, надеясь избегнуть бури. «Я не хочу. Я останусь», – тарабанил Макс. Был ли это назревший бунт, или каприз уставшего ребёнка, он не успел разобраться, потому что в следующий миг их накрыло шквалом.

– «Хочу – не хочу» – это не для тебя, понял! – тихо, чтоб не услышала Ольга Николаевна, чеканила Оля, отдирая сына от подоконника. – У тебя нет папочки, который посадит тебя загорать в свой офис! Тебе самому носом землю надо будет рыть, дурак!

Иван стоял, полузажмурившись. Олин голос залепил ему слух. Даже когда она ушла, волоча ревущего Макса, застрявший звук торчал в голове.

Нетвёрдо он двинулся в свою комнату, взял из угла гитару и «посадил» на диван. Помедлил и слегка укрыл её пледом. Ещё чуть-чуть, и сожмутся тиски. Время выдернет его из божественной неторопливости, как морковку из земли, оборвёт ботву, приготовит из него, наконец, полезное блюдо. Средний возраст обяжет, станет стыдно перед людьми – за бездарность и одиночество.

Но был ещё впереди прощальный бал, праздничная отсрочка. Однажды поздним пятничным вечером, когда Иван уже спал, к нему в комнату заглянула мама. У неё имелась для него срочная новость.

«Передали, на Москву движется гигантский трёхдневный снегопад!» – громким шёпотом сообщила она.

Гигантский трёхдневный снегопад! Какое счастье! – подумал Иван, на секунду выглянув из сна, и вновь отошёл.

Когда он проснулся, в окне слабо мело. С крыш сдувало снежные облака. На кухне у окна, в первом ряду амфитеатра, завтракала и любовалась зрелищем мама. Иван стал поодаль окна и смотрел, как светло-лимонный воздух освещённой кухни соприкасается со светло-серым, уличным – два фильтра, поставленных рядом.

Тут он догадался, что по-настоящему не видел зимы, наверно, лет пять. Она всё время проходила мимо него, заслонённая то одной, то другой болью.

Пока он смотрел, над крышами возник и приблизился новый небесный слой, гуще и темнее прежнего. Серые тучи были теперь простёганы фиолетовыми прожилками. Сразу повалило крупнее и чаще, а затем ветер ввязался в снеговорот и погнал всю махину на юг, в Москву.

– Трёхдневный снегопад! Началось! – вслух произнёс Иван.

Один за другим катили мимо окон праздничные валы.

– Такой снегопад, детка, называется вьюга, – поправила Ольга Николаевна. – Пойду-ка я погуляю!

Ах, жадная мама! Ей было невмочь пропустить погодную редкость. Не только глазами, но и кожей, лёгкими она намеревалась приобщиться!

Ольга Николаевна ушла, а её сын остался, и чистил зубы в сладком мучении – как распорядиться таким великолепным днём? Он чувствовал приподнятость. Наступала высшая точка зимы.

Со снежной горы февраля Иван различил долину лета, яркую и очевидную, как свежее фото из принтера. В ней предвидел он экзаменационные хлопоты с Костей и Олю, застывшую в сомнении между «домом в Малаховке» и нежностью к своему бедному прошлому. Предвидел и Андрея, нагрянувшего в отпуск, а может быть, и вернувшегося, да – вернувшегося насовсем! Вот это было бы счастье!

Что ещё нагадать через дымный гул снегопада? Летних бабушку с дедушкой – они живы, а как же! Вот стоит в перекрёстной тени жасмина и дуба накрытый к обеду стол…

Напоследок Иван подумал ещё, что летом обязательно слетает в Австрию и – не то что поговорит, просто побудет с Бэллой. Если же не выйдет побыть вместе – побудет поблизости.

Смеясь от вдохновения, от внезапного своего водительского предвидения – когда чуешь ситуацию на дороге, он смотрел на снежный шторм. Вдруг ему захотелось сыграть простую фугу Баха. Иван знал: Иоганн Себастьян незаменим во многих ситуациях. Он собирает, подтягивает, вымораживает тёплую лень, отогревает из холода хандры. Словом, уравновешивает любое скособоченное положение души.

Посомневавшись между гитарой и пианино, Иван выбрал последнее и поставил на пюпитр сборник «Прелюдий и фуг». Вдумчиво и тихо, затем твёрже, припоминал он свои школьные труды и вскоре совсем забылся, ушёл по тропинке в светлый сосновый лес.