выглядит немного менее кипучей, чем вчера, и я могу догадаться почему.
– Мы не очень хорошо справились, – хмыкает Эл. Он бросает на меня долгий взгляд, который поражает как удар под дых. Это действительно жутко. Я точно знаю, о чем он думает, но не знаю почему. Потому ли, что я стоила ему очков рейтинга, или просто он пытается представить меня голой?
– Могло быть и хуже, – резко и сухо бросает Джен. Она мертвой хваткой вцепилась в свою сумочку.
– Снаружи, – я глубоко вздыхаю, – я бы бросила вызов Фиоре, начни он нести подобную муть на публике.
– Но ты не снаружи, дорогуша, – ядовито замечает Джен. Она улыбается Сэму. – Он у тебя и дома такой пришибленный или только на публике?
Я в секунде от того, чтобы швырнуть ей полный бокал в лицо и начать проверять, так ли самоуверенна эта рожица, если по ней хорошенько потоптаться. Но тут мое внимание привлекает фигура, крадущаяся у Джен за спиной. Это Майк. Между глупостью и безумием я выбираю второе и решительно подхожу к нему.
– Привет, Майк, – бодро говорю я.
Он едва не подскакивает и поворачивается ко мне. Все его тело напряжено как взведенная пружина.
– А? Что тебе нужно? – лает он.
– Ой, извини, ничего-ничего. – Я улыбаюсь и испытующе смотрю на него. – Я просто хотела выразить соболезнования по поводу твоей жены. Не хочет в церковь ходить – вот ведь беда какая… Она придет на следующей неделе?
– Придет. – Майк скрипит зубами. Он крепко держит руки по швам, сжав кулаки.
– О, это здорово! Действительно, здорово. Слушай, если ты не возражаешь, я свяжусь с ней сегодня днем? Как насчет этого? Нам есть о чем поговорить, и я подумала…
– Возражаю. Эта сука тебя в гости не ждет. Ни сегодня, ни завтра, вообще никогда. Пошла прочь! Драная шлюха!
Я не уверена, что означает последнее слово, но общую картину поняла.
– Ладно-ладно, ухожу-ухожу, – напряженно отвечаю я. Будь у меня еще несколько дней с жимом лежа и силовыми упражнениями, я бы попробовала потягаться с ним. Но не сейчас. Еще рано.
Я поворачиваюсь и иду к Сэму. Он не разговаривает, когда я его обнимаю – может, это и хорошо, потому что я не доверяю своему такту, особенно когда мы находимся в общественном месте и сбежать некуда. Мое сердце колотится, меня тошнит от подавленного гнева и стыда. Муж обращается с Касс как с пленницей. Меня публично высмеивают, и я наживаю себе врагов лишь за то, что пытаюсь сохранить какое-никакое чувство собственной идентичности. Вся эта социальная среда настроена так, чтобы в ней друг рано или поздно предал друга… а за ее пределами рыщут те, кто хочет меня убить. Возможно, не только за ее пределами; в самой среде – тоже. И если я не буду вести себя терпеливо и сдержанно, рано или поздно они меня сцапают.
6. Меч
После церкви мы идем домой. В воскресенье Сэму не нужно работать, так что он садится смотреть телевизор. Я хочу повозиться в гараже. Это шаткое строение, примыкающее к дому с одной стороны, с большими воротами спереди. Внутри есть верстак, и неписи из хозяйственного магазина установили здесь все оборудование, которое я приобрела вчера. Я повозилась со стойкой для дрели, почитала руководство по сварке. Затем спустилась вниз и протестировала стиральную машину, злорадно воображая, что это пыточное устройство, в которое запихнули Джен и Энджи. Мысленный образ огромной окровавленной фрикадельки из их орточеловеческих оболочек бодрит, и я чувствую себя готовой к более трудным вызовам.
Итак, пора проведать Сэма.
Он в гостиной, тупо смотрит на экран телевизора с выключенным звуком. Я сажусь рядом с ним, а он почти ничего не замечает.
– Что случилось? – дознаюсь я.
– Да вот… – Сэм качает головой, безгласный и несчастный.
Я тянусь к его руке, но он отдергивает ее.
– Проблема во мне? – прямо спрашиваю я.
– Нет.
Я снова тянусь к его руке, хватаю ее и держу. На этот раз он не отстраняется, но все еще кажется донельзя напряженным.
– А в чем тогда?
Какое-то время кажется, что он не собирается отвечать, но потом, когда я открываю рот, чтобы повторить вопрос, вздыхает и выдает:
– Не в тебе, а во мне.
– В тебе… что?
– Проблема. Во мне. Меня здесь быть не должно.
– Где? – Я оглядываюсь. – В гостиной?
– Нет, в этом эксперименте. – Теперь я понимаю, что им владеет не гнев, а депрессия. Когда Сэма прессуют, он замыкается в себе, вместо того чтобы вымещать фрустрацию на окружении.
– Так, объясни-ка подробнее, в чем дело.
– Не выйдет, прости.
– Ты даже не пытаешься! – Я придвигаюсь к нему ближе, все еще держа за руку. – Представь, что я – кто-то из экспериментаторов, а ты пытаешься выбить у меня досрочный уход из этой симуляции.
– Гм. – Он странно смотрит на меня. – Вообще-то мы не должны говорить о том, кем были до эксперимента. Это не способствует проникновению в древнюю культуру и, вероятно, мешает…
– Мне можешь рассказать, – говорю я с расстановками, выделяя голосом каждое слово. – Я никому не выболтаю. – Смотрю Сэму прямо в глаза. – Наши отношения должны строиться на доверии. В этом обществе нет игр с отрицательной суммой в парах, не так ли?
– Я не знаю. – Он втягивает носом воздух. – Ты можешь выдать меня.
– Кому?
– Своей подруге Касс.
– Чушь! – Я слегка ударяю его по руке. – Давай я пообещаю, что никому не скажу
Сэм задумчиво разглядывает меня.
– Обещай.
– Обещаю! – Я делаю паузу. – Так что случилось?
Сэм сутулится.
– Я недавно перенес операцию на памяти, – медленно говорит он. – Сдается мне, что бо́льшая часть добровольцев Фиоре и Юрдона – тоже. Клиника амнезии – отличное место, чтобы найти здоровых подопытных, забывших бо́льшую часть того, что они знали. Тех, кто отошел на обочину жизни с минимальными социальными связями. Люди, обремененные активными социальными связями, обычно не редактируют себе память, верно?
– Думаю, да. Ну, или идут на такое редко, – говорю я, и во мне пробуждается какое-то новое подавленное воспоминание. На военную тему. Неприятности из прежней жизни – спешные решения в ответ на непредвиденные маневры врага.
– Если только они не пытаются что-то скрыть от самих себя.
– Думаю, это маловероятно. – Я выдавливаю смешок. – А что, это твой случай?
– Да, похоже. У меня довольно узкие эмоциональные каналы. Узкие, но глубокие. У меня была семья. И в какой-то момент ее не стало – сейчас уже не скажу почему, но есть вероятность, что я сам этому поспособствовал. Или нет. Я мало помню, и воспоминания, по большей части имплантированные, сфабрикованные – заменяющие то, что я пожелал заменить. Я не рисуюсь – после всего, что произошло, правда перешел грань. Если бы не редактура памяти, покончил бы с собой как пить дать. Я склонен к депрессии сам