– А толку–то? – Вздохнул Умник. – Ну, спустится Лансёл в Пекельное царство, только с аглицкой стороны.
– Были мы там, – согласилась средняя голова змея, считавшая себя старшим братом. – Нет там невесты для нас.
– А что, Усоньша Виевна тоже ничего баба, – хохотнул Озорник, но братья только глянули на него – Старшой угрюмо, Умник с ужасом – и отвернулись.
Давно это было. С тех пор Горыныч и не вспоминал, что когда–то хотел найти себе подругу на всю жизнь. И о любви больше никогда не думал. Но тоска порой захлёстывала змеиное сердце, томила душу. Тогда змей расправлял крылья и взлетал, не глядя, снег на дворе, дождь или ветер.
Вот и сейчас кружил змей над хрустальным замком, отвлечься пытался, хандру развеять, но всё одно – радости не было.
Встряхнулся змей Горыныч, мысли безрадостные из всех трёх голов выкинул.
– Сейчас Горыныч–младший у Василисы Премудрой обучается, может, туда направимся? Посмотрим, какие успехи в науках чадо наше проявляет, – предложил Умник, чувствуя, что однообразный пейзаж рассматривать уже невмоготу. Братья возражать не стали, и змей, взмахнув крыльями, набрал высоту.
Ежели пешим ходом, то долго пришлось бы до пруда лесного добираться. Там, на бережку Василиса ребятишек лукоморских уму–разуму учила. Но змею крылатому местные расстояния малыми кажутся: раз махнёт крыльями, другой – и вот уж прибыл куда надобно.
Пруд лесной красив, водная гладь что зеркало, не шелохнётся, ивы плакучие ветви в водах тёплых полощут, но покоя там не сыщешь, когда ребятишки, что галчата, шумят. Расселись на бережку, доски да грифеля перед собой разложили, и хоть интересно мальчишкам да девчонкам слушать сказки Василисины, да не утерпит то один озорник, то другой: дёрнут соседку за косу либо шишку сосновую кому под зад положат. Пошумят немного и снова успокаиваются, увлечённые рассказами о землях далёких, о зверях чудных, о цветах неслыханных.
Змеёныш Горыша хоть и больше размерами, чем школьнику быть полагается, а тоже каждое слово премудрой учительницы ловил, ничего не пропускал. Однако и по сторонам смотреть успевал, примечал всё. Что ж, если у тебя три головы да на длинных шеях, так три дела сразу делать можно.
– Братцы, – шепнула левая голова Горыныча–младшего, – вон там, в ивняке, гляньте – опять дядька Кощей с дедом Дворцовым прячутся.
– С чего взял та? Может, просто ветки трясутся, может зверь какой пробирается, – усомнилась правая голова змеёныша.
– Ни один зверь столько шуму не наделает, как дядька наш Кощей, – резонно и веско произнесла средняя голова. – У зверья инстинкт самосохранения работает, а у дядьки Кощея он напрочь отключённый.
– Это почему? – удивились крайние головы.
– А потому, что бессмертный он, вот и расслабился за много веков, забыл, как свою шкуру берегут и зачем оно надобно.
– Горыша, не разговаривай, урок слушай, – сделала замечание Василиса Премудрая.
Горыныч–младший притих, придал мордам заинтересованное выражение, но всё в сторону ивняка поглядывал, а в глазах озорные огоньки плясали. Глаза у змея малого куда зорче, чем у человека, да и подмечал он много того, к чему люди чуткости не имели. Вот стрекозы над водой пляшут, водомерки круги выписывают, а вот под корягой Водяной притаился – тоже Василисины речи слушает, да чего–то на листе кувшинки пишет, заметки делает. Вот белки прыгают, на соснах, что за ивняком высятся, возню весёлую устроили – и Лешего разбудить не боятся. Да и не спит он, так, глаза прикрыл, дремлет. Ждёт лесной хозяин, когда учительница премудрая физкультуру объявит. Хоть и привык лесной хозяин спать днём, да не мог с искушением справиться – в болельщики записался, с водяным каждый раз спорил, какая команда выиграет. А вот сорочье гнездо в ивняке. Пустым кажется, да только не укрылось от зорких глаз молодого Горыныча, что шуму белобока не поднимает, потому как дедом его, Дворцовым подкупленная. Сунул маленький домовой сороке–стрекотунье денежку блестящую да шепнул что–то, вот и притихла болтливая птица. А сам Дворцовый, как всегда, встрёпанный, в синих штанах, в рубахе клетчатой, на плече дядьки Кощея сидит. Крадутся через ивняк, думают незамеченными пробраться. Другим может и неслышно, но змеёнышу подумалось, что стадо коров тише бы прошло.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Василиса Премудрая тоже неодобрительные взгляды в ту сторону бросала. Хоть и не слышала она, как опекуны пробираются, но особым педагогическим чутьём определила их приближение. Уж объясняла она заботливым воспитателям, что де излишняя опёка не способствует формированию характера юного змея, не однажды говаривала, что он де из коллектива итак шибко выделяется, а должен таким, как все быть. А если в коллективе детском не приживётся, то и во взрослой жизни проблемы у него будут, потому как вырастет он одиноким гордецом и себялюбцем. Но Кощею с Дворцовым её слова что об стену горох, всё одно тайком пробирались на берег пруда, стараясь так схорониться, чтоб их не заметили. Понимала учительница, что переживают старики за воспитанника, и сочувствовала им, но, с другой стороны, они подсказывать навострились, учебный процесс не единожды срывали, а этого она допустить не могла.
Тут шум крыльев послышался, берег пруда накрыла тень. Посмотрели ученики вверх, отвлеклись от получения знаний, а как увидели, кто к ним с неба опускается, так и вовсе с визгом повскакивали. С радостным визгом, потому что змея Горыныча ребятня любила пуще мамок да нянек, в драку кидались юные лукоморцы за право первым на широкой спине покататься, с воздуха на Городище глянуть.
– Что ж ты, Горыныч, народ младый от получения знаний отвлекаешь? – попеняла змею Василиса. – Ведь истина то: ученье свет ясный, а не учение – тьма, хуже царства адова Пекельного.
– Правду говоришь, Василиса. Знание – оно далеко светит, в любой тьме путь покажет. – Прорычал Старшой.
– Вот мы на свет тот и прилетели, – добавил Умник.
– Аки мотыльки, – продолжил Озорник, за что получил от братьев неодобрительные взгляды.
– Такого мотылька мухобойкой не прихлопнешь, – улыбнулась Василиса, но тут же придала лицу строгое выражение, услышав детский смех. Ученики так и покатились по траве, за животы держась.
– Да что мухобойка, – громко сказал Любим, отрок пятнадцати годов, – тут катапульту на такого мотылька заводить надобно.
– Мотыльками любоваться приятственно, они красивые, – возразил ему другой ученик, Всеслав.
– А ну, тихо! – рыкнул Горыныч–старший, восстанавливая дисциплину, но ребятня расшалилась, расшумелась, будто и не слышала грозного рыка. Да и разве можно того бояться, на ком, как на лошадке потешной, с малолетства ездишь? Тогда Василиса Премудрая применила педагогические приёмы. Она лукаво улыбнулась и молвила:
– Хорошо, поговорим о мотыльках. Кто хочет домашнее заданье ответить, и рассказать классу кто такой луговой мотылёк и в чём смысл его существования?
Тишина наступила сразу – ни звука, ни шороха. Присмирели ученики, головы опустили, взгляды спрятали – заданье домашнее они сделали, да только вопрос больно каверзный оказался. Не повторять заученное требуется, а думать и соображать самому. Про мотылька–то каждый знал, а вот как догадаться, в чём его предназначение?
Тут из ивняка донеслось – шепотом, но так, что все услышали:
– Мотылёк луговой – насекомая и вредитель знатный. Один он в поле не воин, и вреда большого в нём нет, но вот когда стаей собирается, да яйца откладывает – тут жди беды. Потому как яиц кладёт он бесчисленно, а из них мириадами гусеницы вылупляются, зело прожорливые. И пожирают те гусеницы всё, что растёт, и всё, что цветёт, и всё, что зреть начинает. Она голая земля остаётся. Ежели мотылька того не извести под корень, то голодать придётся народу лукоморскому.
– Я с детьми работаю, малышей уму–разуму учу, а ты, дядька Кощей, хоть и бессмертный и знаний по верхам нахватался, да всей глубины вопроса не раскрыл, – отчитала подсказчика Василиса Премудрая и обратилась к классу:
– Ладно, раз уж дядька Кощей нам обозначил, что за вредитель такой луговой мотылёк, вы мне расскажете, есть ли спасение от вредителя этого?