Когда младший брат определился с выбором и с копьём в руках появился в дверях, спутник его уже делом был занят. На глади тихой речки ладья покачивалась, а Ярила помогал девицам из ладьи на бережок выбраться: каждую поднимал на руки, целовал, да на землю ставил. Девицы визжали и заливались довольным смехом.
– Каковы красотки? – воскликнул Ярила, поставив на берег последнюю.
– Хороши! – одобрил группу поддержки Услад, с удовольствием рассматривая их. Потом прищурил глаза, ухмыльнулся и спросил:
– Слушай, братец, а чего ты рогатину схватил? На лебедей–то, – он кивнул в сторону красавиц, – калибр поменьше требуется.
– А ты, смотрю, на рогатого зверя собрался? – Поинтересовался Ярила. – Не твоя ли добыча сейчас с невидимой дороги тебе под ноги сверзится?
Глянул Услад вверх и дар речи потерял: прямо по воздуху, серая от страха, ползла Усоньша Виевна. Рогатая голова мелко тряслась, руки побелели от напряжения, так крепко великанша за края дороги держалась. Увидев сбежавшего мужа, она всплеснула лапищами и, зарычав, вниз рухнула. Ярила не растерялся, быстренько сотворил лохань с белилами – Усоньша прямиком в неё угодила. Получив дополнительное время, Услад в ладью запрыгнул и тут же пропал.
Мгновенье спустя беглый муж оказался перед входом в замок. Так же сильно не хотелось Усладу с супругой встречаться, что он про осторожность позабыл. Сомнения, терзавшие всю дорогу, тоже испарились. Кинулся он в гостеприимно распахнувшиеся ворота. О коварстве латынской девки Маринки, чернокнижницы и охальницы, вспомнил, только запутавшись в невидимой сети. Рванулся Услад, надеясь освободиться, да попусту. Сеть из нитей адамантовых сплетена, из неё ни зверь, ни человек не вырвутся, и хоть был пленник богом, но и его силы не хватило. Тонкая, лёгкая, не скажешь, что из самого крепкого камня нити сделаны. Латынская девка тут же стоит, смотрит на добычу да улыбается.
– Какой зверь попался, прямо красавец.
– Ты что, ослепла? Али от чернокнижия разум твой помутился? – Вскричал Услад и снова в сети забился.
– То ли ты не знаешь, что трепыхаешься попусту? Что нет из сети этой свободы во веки веков? Адамант–камень кого в плен взял, уж не выпустит. Но я тебе дам право волю обрести.
Услад ещё раз дёрнулся, затих, посмотрел на Маринку внимательно: ждёт, чего она скажет.
Латынская девка собой хороша: лицо белое, гладкое, щёки румянец лёгкий едва тронул, будто, смутившись, слегка зарделась красавица. Губы алые, на лице бутоном цветут, поцелуя просят. А вот глаза, как и у прислужников её, помертвелые, холодные – ни света в них, ни лучика не блеснёт. И брови надменной дугой изогнуты, отчего на лице будто написано: а слабо тебе со мной побороться?
– Ну, говори, чего надобно, – потребовал пленник, не дождавшись вопроса, на что чернокнижница ответила:
– Знаю, Сварожич, за книгой Голубиной ты пришёл. Отдам её тебе, но после того, как прочтёшь. Я вашей грамоте не обучена.
– Так тебе проку от чтения не будет. В Голубиной книге история для нашего рода написана, для того и сделана была эта книга, чтобы Сварожичей и людишек наших подопечных о бедах да катаклизьмах упреждать.
Девка Маринка голову закинула и расхохоталась. Волосы, завитые тугими локонами и уложенные короной на голове, из причёски выбились, водопадом до пят упали.
– Вот темнота невежественная! – вскликнула она. – Да это ж Сивиллина книга. Предок мой, Тарквиний Гордый, дурак дураком был, иначе бы к вам, медведям славянским, такая вещь и не попала бы. Сивилла Пумская этой книгой распоряжалась. Если не знаешь, то сообщу, что была она дочерью двуликого бога Януса. Тот и вперёд смотрел, будущее видел, и прошлое тут же обозревал, и, совмещая всё, делал точнейшие выводы аналитические. Вот эти выводы он в книгу записал, а Сивилла её предку моему принесла, купить предложила. Только цену такую назвала, что старый скупердяй Тарквиний едва со стула не упал. Отказался он от покупки, не понял своей выгоды. Тогда Сивилла на его глазах половину книги спалила, а вторую половину за ту же цену предложила. Он снова отказался. Тут уж вся книга загорелась, одна страница в руках Сивиллы осталась. Протягивает её продавщица, и снова цену прежнюю говорит, – рассказывает Маринка, а сама, собрав волосы, плетёт косу. Пальцы тонкие, нервные, быстро–быстро перебирают пряди. Услад невольно засмотрелся, слушал в полуха. А Маринка продолжает:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Сивилла Пумская вообще странная женщина, видела же, что идиот натуральный перед ней! Нет бы объяснить сначала, в чём прок от такой покупки. Короче, и от страницы предок мой отказался бы, да вовремя подоспела советчица его, Эриния. Уговорила она отдать непомерную цену за одну страницу, заключить сделку. Вот Рим тысячу лет миром и правил. А потом кто–то надоумил славян, они войной пошли. Варвары, – чернокнижница презрительно скривила губы, будто плюнуть хотела. – А ваш дед, которого Родом кличут, не сплоховал – затесался среди людей простым воином, да из тайного хранилища лист тот вынес. Но вот откуда он узнал, как сгоревшие страницы восстановить – ума не приложу?! Видно кто–то умный подсказал ему, иначе глупому деду ни в жизсть бы не догадаться. Да только вашему замшелому колхозу советчик непрошенный забыл рассказать главное: кто в руках книгу Сивиллы держит, тот миром владеет.
– Ну, может мы и лапотники, – Услад посмотрел на босые ноги, пошевелил пальцами и расхохотался, – но вот одно хорошо знаем: власть над миром – штука тяжкая, от неё для здоровья вред большой!
– Какой такой вред?
– Да грыжа вылезет, потому как ноша шибко тяжёлая, и надорваться от неё легче лёгкого.
– Ты, может, и надорвёшься, а я вот посильнее буду. Читай! – И она раскрыла перед пленником Голубиную книгу. Тут же на пустых листах тайные знаки проступили. Услад взглядом впился, оторваться не может.
– Ну, что там?! – спрашивает Маринка, от волнения сама не своя. Стоит, пальцы сжимает, платок кружевной рвёт, и ножкой, обутой в крепкий хромовый сапожок, постукивает. – Говори! Говори же, что там?!
– Переверни страницу, до конца прочесть надобно.
Латынская девка требование выполнила, страницу перевернула. Услад впился взглядом в знаки, читает торопливо, но молчит.
– Ну, что пишут?! – сгорая от нетерпения, вскричала Маринка.
– А то и пишут, что не будет тебе ни дна, ни покрышки, – и пленник рассмеялся в лицо чернокнижнице. – Забудут имя твоё, и о том, что ты вообще ногами грязными землю топтала, никто не вспомнит.
– Мои ноги почище твоей хари будут, – от злости латынская девка до прямого оскорбления опустилась, – ибо рыть тебе рылом землю. И забывчивость тоже обеспечу: и сам себя не узнаешь, и люди тебя забудут. Да что там – отец родной с матерью мимо пройдут, не почувствуют!
Злодейка достала из складок просторного шёлкового одеяния небольшой мешочек, расшитый бисером. Развязала, высыпала на ладонь горсть чёрного порошка и на пленного бога сдунула.
– Заклинаю на пожизненное заключение в кабанью шкуру, – злорадствуя, закричала Маринка, – и подругами тебе свиньи лесные будут! – Тут же в сети не Услад оказался, а тур матёрый забился. – Странно, – удивилась чернокнижница, – почему тур–то? Кабаном должен был стать…
– Сводня!!! – Раздался оглушительный рык, над воротами показалась рогатая голова великанши. – Сперва ты девок продажных цельную бригаду мужу моему подсуропила, а теперече его во блуд со свиньями вгоняешь? Да я ж за своего супруга тебе морду так разукрашу!
– Вот уж у самой–то будто не морда, а личико, – огрызнулась Маринка, совсем не испугавшись. – Не думала, что найдётся дурак тебя в жёны взять: страшнее бабы я специально придумать не смогла бы, а ты нечаянно такая уродилась.
– Это ты говоришь, потому как завидуешь, – ответила рогатая великанша, с детства уверенная в собственной неотразимости. А попробуй не поверь, если нянька – Буря яга – с колыбели её комплиментами забрасывала? Усоньша Виевна перелезла через ограду, встала посреди двора, руки в бока упёрла.
– А со вкусом у муженька твоего напутано, так что в самый раз свиньёй быть, – ответила злодейка и хлопнула в ладоши. Сеть адамантовая исчезла, и Услад, почувствовав свободу, заметался по двору, стараясь держаться подальше от рогатой супруги.