Читать интересную книгу Семья Тибо (Том 3) - Роже дю Гар

- Вот оно наконец, массовое действие! - крикнул ему Жак.

Он силился улыбнуться, пытаясь сохранить остатки хладнокровия, но его взгляд сверкал тем же лихорадочным восторгом, что и глаза окружающих его людей.

Пилот не отвечал. В зрачках его была жесткость, а у рта образовалась горькая складка, которой Жак никак не мог себе объяснить.

Толпа перед ними внезапно дрогнула, и вся процессия качнулась в другую сторону. Головные ряды колонны, видимо, натолкнулись на какое-то препятствие. Когда Жак встал на цыпочки, чтобы уяснить себе причину беспорядка, он услышал над своим ухом голос Пилота: всего несколько слов, брошенных очень быстро, все тем же фальцетом, который всегда вызывал недоумение:

- Послушай, мальчик, мне кажется, что сегодня ночью Фреда не...

Конец фразы наполовину затерялся в шуме толпы. Жак, пораженный, обернулся, ему послышалось: "...не вернется в гостиницу".

Их взгляды встретились. Лицо Пилота было в тени. Его черные, пустые, как у кошки, зрачки горели фосфорическим, животным огнем.

В этот момент волна докатилась до них, толпа колыхнулась и приподняла их над землей.

На перекрестке у Южного бульвара маленькая группа националистов, поспешно собравшаяся вокруг знамени, сделала дерзкую попытку преградить дорогу колонне. Короткая стычка не помешала демонстрантам продолжать свой путь. Но этой остановки, этой встряски оказалось достаточно, чтобы разлучить Жака с Мейнестрелем и остальными друзьями.

Его отбросило вправо, прижало к домам, а в это время в центре шествия под нажимом задних рядов образовалось сильное течение, которое вынесло всю группу Мейнестреля далеко вперед. И внезапно с того места, где он на мгновение задержался, Жак всего в несколько метрах от себя заметил лицо Патерсона. Англичанин все еще был с Альфредой. Они прошли, не взглянув на него. Но у него-то хватило времени разглядеть их. Они были на себя не похожи... В полумраке, подчеркивающем выступы черепных костей, лицо Патерсона казалось странно новым. Его глаза, обычно подвижные и смеющиеся, блестели каким-то застывшим блеском, а в глубине словно горел огонек жестокого безумия. Лицо Альфреды изменилось не меньше: выражение пылкости, решимости, дерзкой чувственности искажало ее черты и придавало им вульгарность: это было лицо девки, лицо пьяной девки. Виском она прижималась к плечу Пата, рот был открыт: она пела "Интернационал" хриплым, срывающимся голосом, у нее был такой вид, будто она празднует свое собственное торжество, свое освобождение, победу своих инстинктов... Жаку пришли на ум слова Мейнестреля: "Мне кажется, что сегодня ночью Фреда не вернется..."

Он испугался: сам не зная, что он им скажет, попытался проникнуть в толпу, чтобы добраться до них. Он крикнул: "Пат!" Но Жак был пленником этой стискивающей его людской массы. После ряда тщетных усилий ему пришлось уступить. Некоторое время он еще следил за ними взглядом, затем совершенно потерял их из виду и пассивно отдался потоку, который уносил его вперед.

И теперь, оставшись один, он поддался этому наваждению, этой коллективной заразе. Исчезло всякое ощущение пространства и времени: личное сознание стерлось. Это было какое-то темное состояние летаргии и словно возвращение в некую первозданную среду. Погруженный в эту движущуюся братскую толпу, растворившийся в ней, он чувствовал, что освободился от самого себя. Где-то в глубине его существа таилось, как подпочвенный горячий источник, смутное сознание, что он составляет часть какого-то целого целого, которое есть множество, истина, сила, но он об этом не думал. И он все шел вперед, с пустой головой, во власти легкого опьянения, успокоительного, как сон.

Это блаженное состояние продолжалось час, может быть, два. Ударившись ногой о край тротуара, он внезапно очнулся от наваждения. И сразу же понял, насколько устал.

Колонна, зажатая между темными фасадами домов, продолжала двигаться вперед медленно, неумолимо. Сзади пение почти совсем смолкло. По временам суровый клич облегчал чью-то стесненную грудь: "Да здравствует мир!", "Да здравствует Интернационал!". И этот клич, как утренний зов петуха, вызывал там и сям ответные возгласы. Затем снова все успокаивалось. И в течение нескольких минут не было слышно ничего, кроме тяжелого дыхания людей и топота, подобного топоту стада.

Жак стал пробиваться к краю, поближе к домам. Он предоставил людскому потоку нести его вдоль запертых магазинов, ища случая выйти из рядов. Внезапно открылся переулок. Он был полон жителей квартала, собравшихся тут, чтобы взглянуть на демонстрацию. Жаку удалось нырнуть в эту улочку, добраться до свободного пространства у вделанной в стену водоразборной колонки. Струя воды, свежей и чистой, текла с каким-то приветливым плеском. Он напился, смочил себе лоб, руки и несколько минут переводил дух. Над ним сверкало звездами летнее небо. Он вспомнил позавчерашние стычки в Париже, вчерашние - в Берлине. Во всех городах Европы народы с одинаковой яростью восставали против бесполезного жертвоприношения. Всюду - в Вене на Рингштрассе, в Лондоне на Трафальгар-сквер, в Петербурге - на Невском проспекте, где казаки с шашками наголо бросались на демонстрантов, - всюду раздавался один и тот же возглас: "Friede!"[7], "Peace!"[8], "Мир!"[9]. Через границы государств руки всех трудящихся тянулись к одному и тому же братскому идеалу. И вся Европа издавала один и тот же крик. Можно ли сомневаться в будущем? Завтра человечество, освобожденное от страшной тревоги, сможет снова работать, выковывая себе лучшую долю...

Будущее!.. Женни...

Образ девушки вновь завладел им, завладел внезапно, все оттесняя назад, подменяя яростное возбуждение этого вечера беззаветной жаждой ласки и нежности.

Он поднялся и снова принялся шагать в вечерней темноте.

Спать!.. Теперь это было единственное, чего он хотел. Все равно где хоть на первой попавшейся скамейке... Он пытался осмотреться в этой части города, которую плохо знал. И вдруг очутился на пустынной площади, через которую уже проходил сегодня днем в сопровождении Патерсона и Альфреды... Ну же! Еще одно усилие! Гостиница, в которой англичанин снял комнату, должна быть неподалеку...

И действительно, Жак разыскал ее без особого труда.

Он только успел снять ботинки, пиджак, воротничок и полуодетый бросился на кровать.

LIV. Среда 29 июля. - Патерсон объявляет Жаку, что уезжает с Альфредой. Неудавшееся самоубийство Мейнестреля 

Когда Жак открыл глаза, комната была ярко освещена. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы вернуться к действительности. Он увидел спину какого-то мужчины, стоявшего на коленях в глубине комнаты: Патерсон... Англичанин наскоро укладывал кое-какую одежду в раскрытый на полу чемодан. Он уже уезжал? Который час?

- Это ты, Пат?

Патерсон, не отвечая, запер чемодан, поставил его возле двери и подошел к кровати. Он был бледен и глядел вызывающе.

- Я ее увожу! - бросил он.

Какая-то угроза дрожала в его голосе.

Жак ошеломленно смотрел на него припухшими, усталыми глазами.

- Тс! Молчи! - заикаясь, вымолвил Патерсон, хотя Жак даже не пошевелил губами. - Я знаю!.. Но это так! И тут уж ничего не поделаешь!..

Внезапно Жак его понял. Он во все глаза смотрел на англичанина, как ребенок, которому приснился страшный сон.

- Она внизу, в такси. Она на все решилась. Я тоже. Она ему ничего не сказала, она его жалеет, не хочет ничего ему говорить и даже не захотела взять свои вещи. Мы уезжаем, она с ним не увидится. С первым же поездом на Остенде. Завтра вечером будем в Лондоне... И все кончится само собой. Тут уж ничего не поделаешь!

Жак выпрямился. Он опирался головой о деревянную спинку кровати и не говорил ни слова. "У него лицо убийцы", - подумал он.

- У меня это уже долгие месяцы! - продолжал Патерсон, неподвижно стоя под лампой. - Но я не осмеливался... Только сегодня вечером я узнал, что она тоже... Бедная darling! Ты не знаешь, какую жизнь она вела с этим человеком... Он меньше чем мужчина: ничто! О, он играет самую благородную роль! Он ее предупредил. Она на все согласилась! Она думала, что сможет. Она не знала... Но с тех пор, как она полюбила меня, - нет, самопожертвование стало невозможным... Не осуждай ее! - воскликнул он внезапно, словно прочел на ошарашенном лице Жака суровый приговор. - Ты ведь не знаешь, каков он на самом деле, этот человек! Он на все способен. Из отчаяния, что он ни во что не верит, не может во что-либо верить - даже в самого себя, потому что он ничто!

Жак вытянул руки на постели, слегка запрокинул голову и, ощущая в глазах боль от яркого света, лежал без движения. Окно было открыто. Комары, которых он и не пытался прогнать, жужжали ему прямо в уши. Он ощущал тошнотную слабость, будто человек, потерявший много крови.

- Каждый имеет право жить! - с какой-то свирепостью продолжал англичанин. - Можно требовать от кого-нибудь, чтобы он бросился в воду спасать человека, но нельзя требовать, чтобы он все время держал голову утопающего над водой, пока сам не погибнет!.. Она хочет жить. Ну, так вот я здесь, и я ее увожу!.. Тс!..