Читать интересную книгу Взрыв у моря - Анатолий Мошковский

Потом, как и ожидал Калугин, он попросил его проехать вдоль моря и рассказать, где и как шли десантники (они проходили окраинами, а не здесь, где находились дзоты и были установлены прожекторы) и где морякам пришлось трудней всего. Это было так странно, так нелепо — медленно ехать по дороге вдоль набережной и подробно рассказывать, что тогда было… Как будто он платный экскурсовод, гид для туристов!

Все-таки Калугин ехал. Сам вызвался помочь, и отступать было некуда. Скоро у него разболелась голова, и Калугин уже всерьез сожалел, что связался с этим шумным, добродушно-хитрым, суетливым человеком, который ничего по-настоящему не знает о войне. Ему просто нужны были некоторые сведения для завершения сценария.

Пришлось еще несколько раз по просьбе Турчанского вылезать из машины, пояснять и показывать, и сценарист быстро строчил шариковой ручкой в блокноте. Особенно долго задерживал его сценарист возле громадной территории нефтебазы — ее после войны расширили раз в пять, и она почти ничем не напоминала ту, которую они тогда подняли на воздух…

Одно пошло Калугину на пользу от всех хождений вокруг нефтебазы: заправился на АЗС — автозаправочной станции.

— Может, хватит на сегодня? — сказал Калугин, садясь в машину.

Турчанский посмотрел на него умоляющими глазами:

— Последняя моя к вам просьба… Она не простая… Она потребует от вас большой работы, и…

— Что именно? — сухо спросил Калугин.

— Я буду бесконечно благодарен вам и оплачу ваш труд как рецензента, если вы согласитесь прочесть сценарий, это ведь очень важно для дела, а йотом…

Калугин почувствовал холодную ярость, но сумел сдержать себя.

— Прочту. А денег мне ваших не нужно. — Калугин дал газ и по просьбе Турчанского подкинул его до гостиницы, отказался подняться с ним в номер, подождал в машине, и минуты через три тот вынес серую папку. На белой четырехугольной бумажке, наклеенной на папке, было напечатано: «А. Турчанский. «Черные кипарисы». Киносценарий». Калугин сунул папку под сиденье, где был самый необходимый инструмент.

— Здесь не много, — извиняющимся тоном сказал Турчанский, — всего семьдесят страничек… Ровно через пять дней я уезжаю, может, тогда встретимся, поговорим и вы меня опять подбросите в аэропорт.

— Там видно будет, — ответил Калугин.

— Только вы, когда прочтете, не стесняйтесь, говорите все, что думаете…

— Стесняться? А чего мне стесняться? Уж будьте спокойны. — Калугин посадил ожидавшего его грузного узбека в черно-белой тюбетейке и уехал от «Глицинии».

В назначенный срок к ним домой ввалился Турчанский с угощениями в растянувшейся до земли нейлоновой авоське. Калугин всегда любил веселые сборища, гул беседы, хохот за столом, легкий, радостный, будоражащий шумок в голове от вина, разгоряченные лица. Любил. Но сегодня… Сегодня не предвиделось большого веселья, а если и был повод выпить, так только с горя, а Калугин не любил пить с горя хотя бы потому, что у него давно не было горя.

В этом самом сценарии, который он прочел, было столько неточностей, неправды, что Калугин поморщился, увидев Турчанского с виновато-торжественным, сияющим лицом, да еще нагруженного бутылкой и снедью.

— Зачем вы это? — И, чтоб раз и навсегда отрезать себе все пути к отступлению, не поддаться, не смутиться, Калугин сразу отрубил: «Дрянь, вранье… Липа. Все было не так…»

— Хорошо, поговорим… — на лысине Турчанского выступили крупные капли. Для меня это очень ценно…

— Ладно, садитесь… А этого не надо. — Калугин показал на авоську. — Нечего нам с вами праздновать… Ну, во-первых, что у вас за моряки? Я таких не знал, не видел, и они ничего не взорвали бы. Во-вторых, у них были не винтовки, а автоматы: куда в ту операцию с винтовками!.. И тол несли не в ящиках… Ну и так далее. Я там разрисовал ваши страницы — увидите…

Костя, читавший какую-то книгу на тахте, кинул беглый взгляд на сценариста и, видно, сразу поняв, что мешает разговору, ушел из дому, а Леня ничего не понимал или делал вид, что не понимал, и не уходил, что-то рисовал цветными карандашами в альбоме, но глаза его поглядывали на взрослых, поблескивая от любопытства. Калугину пришлось попросить Леню выйти погулять…

А на следующее утро Калугин повез Турчанского по его настоятельной просьбе к аэропорту. Тысячу раз потом ругал себя Калугин за бесхарактерность, за то, что не мог отказать ему.

Калугин крутил баранку, а Турчанский шумел. Они проехали уже около половины пути, а тот все старался оправдаться и что-то объяснить ему: дескать, фильм будет художественный, а не документальный, и допустим домысел. Калугин не соглашался и с утроенной силой продолжал разносить сценарий. Напоследок он даже махнул свободной рукой и отвернулся от Турчанского:

— Не надо было браться за то, чего не знаете… Я не пойду смотреть вашу картину…

Турчанский вдруг вспылил:

— Не ходите! Я пишу не для таких, как вы!

Калугин изменился в лице:

— А для кого же вы пишете тогда? — Он почти машинально убрал газ.

— Для тех, кто способен понимать и чувствовать.

Калугин резко затормозил и холодно сказал:

— Так, значит, я… я, по-вашему… — Он осекся и через секунду крикнул: — Я не повезу вас дальше… Прошу вылезти из машины!

Турчанский был ошеломлен.

— Вы не имеете права!

— Прошу вылезти из машины… — повторил Калугин и, видя, что тот застыл в полной растерянности, сам выскочил из кабины и, с трудом скрывая бешенство, рывком распахнул вторую дверцу, схватил и со стуком поставил на асфальт чемодан и сел на свое место. Только тогда Турчанский медленно, мешковато вылез из такси.

— А я считал вас хорошим человеком… — удрученным голосом сказал он.

— И я! — крикнул Калугин. — Я тоже считал! Вы оболгали не одного меня, а всех… Всех тех… Всех… — Голос его надломился.

Турчанский убито молчал.

— Василий… — запинаясь, начал он, однако Калугин отвернулся от него, и сценарист замолк. — А деньги? — неожиданно вспомнил он и суетливо полез в боковой карман пиджака и никак не мог попасть в него рукой. — Я вам должен…

— Оставьте их себе. — Калугин с силой захлопнул дверцу, дал полный газ и против всех правил движения, едва не врезавшись в какую-то шоколадную частную «Волгу», резко взял влево, развернулся и помчался в сторону Кипарисов, а Турчанский с плащом на руке и желтым чемоданом у ног остался на обочине автострады…

Глава 23. ВЫСАДКА

…И вот теперь случилось то, чего Калугин опасался и во что даже втайне не верил. Не хотел верить. Он увидел киноэкспедицию, прибывшую к ним из Ленинграда, и ребят в бушлатах и бескозырках, и сторожевой катер военных лет у берега. Он увидел среди аппаратуры рабочих и разных ассистентов и этого самого типа. Они приехали сюда снимать то, чего здесь не было! Нет, то, что здесь было, но произошло совсем не так, как было описано в этом сценарии. А как это было на самом деле?

— Такси! Свободен? — крикнул парень в сетчатой тенниске — самоуверенный, остроглазый, с черными бачками и руками тяжелоатлета; рядом с ним стояла тоненькая девушка в ослепительно белых узких брючках, расклешенных внизу по моде этого года.

— Куда? — спросил Калугин.

Парень назвал курортный поселок, расположенный между Кипарисами и Скалистым. Калугин кивнул.

— А почему мы едем туда? — капризно спросила у парня девушка. — Нельзя найти что-нибудь подходящее поближе?

— Нельзя! В «Русалке» у меня знакомый метр: кивну ему, и он прикажет, чтобы нам с тобой изготовили такой шашлычок и подали такое винцо — на всем побережье похожего не отыщешь! Не знаю, где он достает и что платит за такую баранину и за таких мастеров-виртуозов… Элитарный ресторанчик! Так что…

— Так что игра стоит свеч! — направила она речь парня в нужное русло и полуобняла за плечи.

Калугин старался не прислушиваться к их разговору: мало ли о чем болтают клиенты? Он держал руки на баранке и упорно думал о своем.

…Как это все было? Во-первых, это было очень-очень давно, будто в другую эпоху. Во-вторых, ему тогда было девятнадцать лет, и он служил матросом на эсминце «Мужественный». Их эсминец конвоировал транспорты с оружием и солдатами в осажденную Одессу, в Севастополь. За эсминцем охотились, но он ловко уклонялся от торпед, сброшенных с немецких самолетов-торпедоносцев, уходил от подводных лодок, подкарауливавших его, громил из орудий главного калибра береговые укрепления врага, отбивался от пикировщиков, вывозил на Большую землю женщин, детей и раненых. И все эти дни и недели, задыхаясь от горящей краски, черный от сажи и копоти, тушил Калугин пожары, уговаривал испуганных детей не плакать, отдавал им свой корабельный обед, зорко смотрел в грозное небо, наполненное ревом вражеской авиации: слишком много было у немцев в том году мощной техники, боеприпасов, умения и наглой уверенности в своей непобедимости… Да, эсминец долго уклонялся от торпед, и все-таки одна торпеда нашла его — врезалась в правый борт. Взрыв потряс корабль, сквозь пробоину хлынула вода, и началась борьба за корабль, за его оружие и за себя. «Мужественный» не потерял плавучести и хода и с сильным креном кое-как дотащился до своего берега. Калугин был представлен к награде медалью «За отвагу»…