Тоска моя, как Хрен, горька,
Все горше, что ни час.
О, если б Молли свой каприз
Могла забыть, прозрев! —
Я бы, как Шишка, сверху вниз
Смотрел на прочих Дев.
Но без надежды дни идут,
Как хмурые Волы;
Я бледен стал, как Тень, и худ,
Как Палка от Метлы.
Был, как Огурчик, я казист,
Как Петушок, пригож;
А стал я гнил, как палый Лист,
Уныл, как медный Грош.
Как Сыч, стенаю я всю ночь,
Но Молли все равно:
Она меня прогнала прочь
И дрыхнет, как Бревно.
Пока я сохну, как Сучок,
И кисну, как Кисель,
Она стрекочет, как Сверчок,
И прыскает, как Эль.
Как Пчелка, вьется Купидон
Вокруг ее красот;
Всяк на погибель обречен,
Кто близ нее пройдет.
Увы! Земли недолгий Гость,
Я чахну, как Сугроб;
Она меня, как в стенку Гвоздь,
Загонит скоро в гроб.
Ее уста горят, как Мак,
Взор колет, как Игла;
Ее улыбка, как Пятак
Серебряный, светла.
Ее румяная щека
Туга, как Барабан,
Грудь, как подушка, высока,
Как рюмка, строен стан.
Она разумна, как Сова,
Скромна, как Лань в лесах,
Как Блошка быстрая, резва
В увертках и прыжках.
И скажет всякий, кто тайком
С ней обнимался вхруст,
Что слаще Каши с Молоком
Лобзанье этих уст.
Я помню, как ее лицо
Сближалося с моим —
Я весь был полон, как Яйцо,
Блаженством неземным.
Как Черепаха, был я глуп:
Я думал, что она
В любви своей тверда, как Дуб,
Как Азбука, верна.
Что крепко, как Репей с Репьем,
Мы сцеплены вдвоем
И, словно Две Ноги, пойдем
Вперед одним путем.
И вот – одна нога ушла,
И я стою, как Пень,
Раздавленный, как Камбала,
Печальный, как Олень.
Покинутый, как Мухомор,
Задумчивый, как Слон,
Усохший, как Треска, с тех пор,
Как с Молли разлучен.
Она еще вздохнет, как Штык,
О незабвенных днях,
Когда, как сломленный Тростник,
Я буду втоптан в прах.
Александр Поуп
1688–1744
Сын лондонского купца, Поуп получил в основном домашнее образование. Ни сомнительное для тех времен католическое вероисповедание, ни преследовавшие его с детства недуги не помешали Поупу сделаться профессиональным литератором, самым авторитетным поэтом своей эпохи. Его «Опыт о критике» (1711) – манифест английского классицизма. Шедевром ироикомического жанра является поэма «Похищение локона» (1712), соединившая галантный стиль рококо с сатирой и тонким психологизмом. Поупа называли Горацием своего времени. Центральное его произведение – «Опыт о человеке» (1733–1734), в котором человек изображается как соединение противоположных начал, «перешеек» между двумя мирами. По мнению автора, ему не остается ничего лучшего, чем следовать правилу «золотой середины».
Познай себя
(Из поэмы «Опыт о человеке»)
Познай себя; Бог чересчур далек;
Ты сам есть заданный тебе урок.
Ты – перешеек, а не материк,
Отчасти мудр, сравнительно велик.
Противоречья вечного пример,
Для скептика ты – слишком маловер,
Для стоика – костьми и волей слаб;
И сам не знаешь, Царь ты или Раб.
Что в тебе выше, дух иль плоть, скажи,
Живой для смерти, мыслящий для лжи?
Чем больше напрягаешь разум ты,
Тем дальше от заветной правоты.
О путающий сердце с головой,
Вредитель вечный – и спаситель свой;
Клубок страстей, игралище сует;
Владыка мира, жертва мелких бед;
Творения ошибка и судья:
Венец, каприз и тайна бытия!
Ричард Джейго
1715–1781
Родился в графстве Уорвикшир в семье священника и всю жизнь прожил в этом графстве, служа священником. Учился в Оксфордском университете, где подружился с Уильямом Шенстоуном, который повлиял на него не только как поэт, но и как энтузиаст ландшафтного искусства. С 1754 года Джейго исправлял должность викария в Сниттерфильде, возделывая и украшая свой сад и территорию церкви. Главное его поэтическое произведение – поэма в четырех книгах о битве при Эдж-Хилле (в южной части Уорвикшира) во время гражданской войны 1642 года.
Подражание монологу Гамлета
Печатать или нет – вот в чем вопрос;
Что благородней – запереть в сундук
Ростки и россыпи своих фантазий
Иль, набело листки переписав,
Отдать печатнику? Издать, издаться —
И знать, что этим обрываешь цепь
Бессонниц, колебаний и терзаний
Честолюбивых… Как такой развязки
Не жаждать? Напечатать – и стоять,
Сверкая корешком, бок о бок с Пóпом![5]
Иль, может, покрываться паутиной
Средь стихоплетов нудных? – Вот в чем трудность!
Какой судьбе ты будешь обречен,
Когда в безгласный томик обратишься?
Вот в чем загвоздка. Вот что заставляет
Поэта колебаться столько лет.
Иначе кто бы вынес прозябанье
В глухой безвестности, мечты о славе,
Зуд авторства – и, более всего,
Друзей своих обидные успехи,
Когда так просто сводит все концы
Станок печатный? Кто бы плелся с ношей,
Под бременем ума изнемогая,
Когда б не страх пред высотой Парнасской —
Страной, откуда мало кто вернулся
С венком лавровым, – воли не смущал,
Внушая нам, что лучше жить безвестно,
Чем сделаться посмешищем для всех.
Так критики нас обращают в трусов,
И так румянец свеженьких поэм
Хиреет в груде ветхих манускриптов,
И стихотворцы, полные огня,
Высоких замыслов и вдохновенья,
Робея пред издательским порогом,
Теряют имя авторов…