Читать интересную книгу Жертвы Сталинграда. Исцеление в Елабуге - Отто Рюле

Я очнулся. Не было ни школьного учителя, ни кайзера, ни профессора. Но зато реально существовали бесчеловечные приказы и Верховный главнокомандующий Адольф Гитлер.

Как в свое время Вильгельм Второй требовал от своих солдат слепого подчинения, так и Гитлер бросает в мясорубку войны сотни тысяч солдат.

Как Вильгельм считал себя посланцем господа, так и Гитлер заявляет теперь, что он провидец.

О небо! О провидение!

А куда же делось чувство ответственности перед народом? Наш учитель говорил, что правители ссылаются на господа бога для того, чтобы ежедневно дурманить народ. А разве разглагольствования Гитлера не имеют той же цели?

* * *

Мне удалось пробраться к дырочке, через которую я мог взглянуть на мир. Первое, что я увидел, было солнце на безоблачном небе. Яркое мартовское солнце. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилалась ослепительно-белая равнина. Лишь кое-где чернели пятна земли, мелькали стволы деревьев да бурые бревенчатые избы. Навстречу поезду бежали смешанные леса.

Поезд двигался медленно. Я глубоко вдыхал чистый холодный воздух, стараясь отогнать от себя назойливые мысли.

За моей спиной нарастали шум и возня. Просыпаясь, люди хотели потянуться, расправить затекшие плечи. На нарах заговорили, хотя большинство обитателей нашего вагона, казалось, находились в состоянии полного безразличия ко всему.

Поезд пошел еще тише и вскоре остановился.

— Мы на какой-то станции! — крикнул кто-то, прильнув к дырке вагона.

— Названия станции не видно.

Снаружи послышался скрежет металла, и дверь с шумом отодвинулась.

— Давай два человека!

Перед дверью стоял красноармеец с автоматом. Двоих из наших заранее назначил майор Бергдорф. Оба были из числа приближенных к нему лиц.

Вскоре посланные вернулись обратно, неся ведро сладкого чая и палатку сухарей — суточный паек на сорок четыре человека. Делить сухари было очень трудно, так как они были самой различной формы.

Офицеры, лежавшие на верхних нарах, садились, свернув ноги калачиком, а на освободившемся месте образовывался своеобразный стол, на котором продовольствие раскладывалось на одиннадцать кучек: одна кучка — на четыре человека. Кучки должны были быть одинаковыми. Но этого не получалось, и ругань неслась со всех сторон. А если кто протягивал руку, его били.

Голод может превратить человека в зверя. Голодные люди ведут себя очень странно. Так и некоторые из нас то по нескольку раз убирали, то доставали свои сухари и порой не ели их до тех пор, пока у соседей ничего не оставалось. Некоторые делили свою порцию на десять — двенадцать крохотных частей и потом жевали их в течение всего дня.

Я обычно делил свои сухари на две равные части. Одну половину съедал за завтраком, другую — за ужином, размачивая сухари в чае. Процесс еды мы старались растянуть как можно дольше. В это время я обычно беседовал с Мельцером.

— Хорошо спали сегодня?

— Благодарю, так же плохо, как и вы, — слышал я в ответ.

— Эх, сейчас бы зайти в деревенскую пивную. Хорошенько бы выпить и закусить.

— Неплохо бы! Я охотно бы составил вам компанию. А потом завернули бы ко мне домой. Вот там-то вы попробовали бы настоящего неккарского винца. Другого такого нет на свете. У моего тестя двадцать гектаров виноградников, да еще каких!

— Винца я охотно бы выпил, — говорил я. — В этом я знаю кое-какой толк. Но вообще я предпочитаю кезебергское. А еще лучше съесть хороший кусок мяса.

— О, я позаботился бы об этом. Каждый год мы колем по три свиньи.

Подобные разговоры помогали нам, не торопясь, с аппетитом есть наши сухари. Однако, как бы там ни было, сухари кончались и оставалось только ждать следующего утра.

Поезд между тем продолжал свой путь. И в голову снова лезли воспоминания.

…Осенью 1925 года я выдержал государственные экзамены и был доволен своими успехами. Со всех сторон меня поздравляли.

А в понедельник я уже был рекрутом роты пехотных орудий. За два года военной службы мне нанесли не одно оскорбление. Особенно отличался наш ротный фельдфебель, которого с введением всеобщей воинской повинности не демобилизовали из армии.

Солдат из квалифицированных рабочих или из интеллигенции он заставлял перед строем целой роты вслух повторять: «Я свинья!» Иногда по пять — десять раз подряд.

Бессмысленная муштра убивала душу. Я искал какой-нибудь выход из этой никчемности. И наконец нашел. Я стал жить двойной жизнью. Пусть моими руками и ногами распоряжается этот солдафон, но зато моя душа принадлежала только мне одному. Никто не мог мне запретить думать. Я жил в узком мирке собственных мыслей.

17 сентября 1938 года мы справили свадьбу. Пришли много гостей. Несмотря на всю торжественность, этот праздник все же был омрачен. В этот день газета «Фелькишер беобахтер» вышла с крупным заголовком «Война или мир?». Вскоре немцы объявили всеобщую мобилизацию и предъявили чехам ультиматум. Гитлер выступил во Дворце спорта с речью, заявив, что его терпению пришел конец. Слушая речь фюрера по радио, мы с женой тревожились только об одном — что война заставит нас расстаться.

Из радиоприемника неслись крики «Хайль!».

Зарубежных радиостанций мы не слушали. Читали только нацистские газеты. Нам хотелось мира. Мы с облегчением вздохнули, когда судетский кризис был решен мирным путем.

Не прошло и полугода, как Чехословакия снова стала центральной темой печати и радио всей Германии. Снова стали раздаваться речи об опасности со стороны восточных соседей. И снова фюрер разрешил кризис мирным путем. Возникли самостоятельное Словацкое государство и протекторат Чехии и Моравии.

Возникли без войны!

Все это было пять лет назад, а сейчас я ехал в телячьем вагоне навстречу своему неизвестному будущему.

Австрия, Судетская область, Чехия, Моравия… Гитлеру везло. Может, и в самом деле Гитлер — гениальный государственный деятель, который твердой рукой ведет германский корабль сквозь бури и рифы? А разве к нему не применима пословица: «Посеешь ветер, пожнешь бурю»? Битва на Волге была бурей! Именно здесь Красная Армия разбила миф о «счастье Гитлера».

— Скажите, Мельцер, вы участвовали в походе на Прагу весной 1939 года? Как тогда пражане встретили солдат вермахта?

— Чехи встретили нас молча, но лица у них были злые. Они, конечно, ненавидели нас. Но что можно было сделать? Ведь мы были сильнее. К тому же мы не расплачивались за это кровью.

— То, что мы были тогда сильнее, это и не удивительно: семьдесят миллионов немцев против восьми миллионов чехов! Но разве мы имели право так поступать тогда?

— Чего вы только не наговорите! Из-за одной неудачи под Сталинградом не следует ставить под сомнение всю политику Гитлера. Бросьте умничать! От этого вам не станет легче.

— Я думаю, что пора критически посмотреть на пройденный нами путь. Я лично должен кое в чем разобраться.

Старший лейтенант ничего не возразил мне.

Для меня мир был разрушен. «Неужели, — думал я, — настанет такая жизнь, ради которой стоит жить? И сможем ли мы хоть что-нибудь сделать полезного ради этой жизни? А что именно должны мы сделать? Гибель 6-й армии — это еще не конец всего. Нужно найти какой-то выход из сложившегося положения. И пусть Сталинград будет уроком!..»

Я испуганно вздрогнул. Что случилось? Меня позвал Мельцер?

В вагоне кто-то дико закричал, потом раздался еще крик. Слева от меня, метрах в трех. Наверное, опять кто-то случайно наступил на кого-то. А этого сейчас вполне было достаточно для скандала.

На нарах вокруг майора Бергдорфа образовалась небольшая группа. Они говорили о боях за Тракторный завод.

— Еще немного — и мы бы заняли завод, — сказал капитан. — Русские удерживали всего несколько развалин на волжском берегу.

— Точно. Я хорошо помню наше наступление 14 октября, — вмешался в разговор майор. — Мои батареи с самого утра вели ураганный огонь, и все по Тракторному заводу.

— Не забывайте, господин майор, и усилий нашей авиации, — заметил старший лейтенант в летной форме. — Наши бомбардировщики сбросили немало бомб на завод. Все небо заволокло дымом и копотью.

Я невольно прислушивался к их разговору.

Мельцер толкнул меня.

— Вы слышали? — спросил он. — Я не был трусом. Я жертвовал всем, у меня немало наград, но я полагаю, что сейчас не время так широко разевать глотку. — И, немного помолчав, добавил: — Русские — стойкие солдаты, нисколько не хуже нас. Думаю, что мы просчитались в отношении их. Как бы мы ни крутили, ни вертели, на Волге они нас здорово побили. Мне это абсолютно ясно. Неужели эти вояки, на нарах, не понимают этого? Противно слушать их бахвальство.

Таких слов от Мельцера я не ожидал, но чувствовал, что говорил он от души.

«Неужели, — думал я, — эти вояки уже успели все позабыть? Неужели они не сделали для себя никаких выводов? И какой только ерунды они не говорят!» И снова я стал вспоминать.