Читать интересную книгу Жертвы Сталинграда. Исцеление в Елабуге - Отто Рюле

Вот уже три дня и две ночи, как мы в пути. Как долго еще будет продолжаться наша поездка?

И вообще, куда нас везут?

— Нас наверняка упрячут в Сибирь, — говорит майор фон Бергдорф. Он сидит на верхних нарах. — Сначала нас везли на север, а теперь мы повернули в восточном направлении. Готов спорить, что нас везут в Оренбург. Это на Транссибирской магистрали. Такую прогулку немецкие и австрийские пленные уже проделали в Первую мировую. Правда, тогда за озером Байкал не было большевистских лагерей.

Сидя на своем месте, майор мог наблюдать за местностью через маленькую дырочку в крыше вагона. Он пытался по солнцу определить направление, в котором идет наш состав. Как старший по званию и старший по вагону, майор не терпел никаких возражений. По собственному усмотрению он распределил места, где кому ложиться. Раньше он был командиром артиллерийской батареи, но и в плену действовал точно так же. Он распорядился, кому спать на нарах, кому прямо на полу. При этом майор руководствовался отнюдь не возрастом и состоянием здоровья пленных, а в первую очередь их воинским званием и кругом знакомств. В результате каждый штабной офицер и капитан, разумеется, получил лежачее место. Господин Бергдорф не забыл нескольких старших лейтенантов и тех офицеров, которые симпатизировали ему. Остальные места распределялись уже без его указаний.

Разумеется, положить все сорок четыре человека на нары было невозможно. Правда, можно было ежедневно меняться местами. Однако против такого порядка запротестовали старшие по чину. Вот и получилось, что двенадцать человек день и ночь ехали, сидя на холодном полу, прижавшись друг к другу спинами.

В число этих двенадцати попал и я. Своей спиной я опирался на спину старшего лейтенанта из Эслингена на Неккаре. Звали его Геральд Мельцер. Познакомился я с ним в лагере еще в Красноармейске. В котле он командовал взводом счетверенных зенитных установок. Когда 20 января у него кончились боеприпасы, он вместе с оставшимися в живых тремя солдатами укрылся в одной балке.

— Послушайте только этого провидца, — обратился ко мне Мельцер. — И откуда только ему известно, что нас везут именно в Оренбург, а не куда-нибудь в другое место? До сих пор ни одному из нас не удалось увидеть название хоть одной станции. Сегодня утром я целый час смотрел в эту дырочку. Мы проехали два вокзала, но ни на одном из них я не видел таблички с названием.

— Да пусть разглагольствует, если это доставляет ему удовольствие! Может, нас везут окружным путем? По главной магистрали наверняка пропускают более важные составы. Наш Бергдорф знает не больше нас с вами.

Никто из нас не знал цели нашего путешествия — ни майор, ни капитан, ни казначей, ни какой-нибудь лейтенант. Никто не мог заглянуть в наше будущее. Впереди была неизвестность.

Неизвестность! Она мучила меня не только в этот день, но уже много недель назад. Особенно во время окружения.

И как только я попал в такую ситуацию? Где и когда я вступил на ложный путь, который вырвал меня из лона привычной жизни и бросил на грань жизни и смерти? Где и когда начался тот ложный путь, который целую армию превратил в сборище бродяг? Есть ли тут какая-нибудь связь?

И хотя физически я чувствовал себя разбитым человеком, этот вопрос не выходил у меня из головы. Я думал об этом, шагая в колонне военнопленных по дороге в Красноармейск. Я думал об этом и сейчас, когда вместе с другими пленными ехал в полутемном телятнике неизвестно куда. Война для нас кончилась. Война, которая превратила нас в мусор.

* * *

Эта война!

Я невольно вспомнил первые дни войны, и прежде всего 1 сентября.

Меня призвали не сразу. В то время по заданию немецкого Красного Креста я занимался организацией детского санатория в южном Шварцвальде.

1 сентября я по служебным делам находился в Штутгарте и решил навестить своих родителей и родителей жены. Они жили неподалеку от города. Матери плакали по своим сыновьям, которые сражались теперь где-то в Польше.

Вот и штутгартский вокзал. Повсюду, куда ни посмотришь, гражданские с чемоданами, резервисты, спешащие на свои призывные пункты, и много офицеров — от лейтенанта до полковника. Все в полевой форме: с белым кантом — пехотинцы; с красным — артиллеристы; с желтым — связисты. Офицеры-танкисты — в черных комбинезонах. Летчики — в серо-голубой форме. Иногда в толпе мелькали морские офицеры в темно-синих кителях и в фуражках с золотым ободком на козырьке. На глаза мне попался даже один генерал-майор.

А сколько тут было призывников, солдат и унтер — офицеров! Формы они еще не получили и потому все были в своих гражданских костюмах. Многих провожали жены и дети. Некоторые родственники прощались спокойно и незаметно: пожимали руки, молча обнимались. У других дело не обходилось без слез и причитаний.

Штутгартский вокзал представлял собой весьма пеструю картину. И все же сентябрь 1939 года не походил на сентябрь 1914 года. У населения теперь не было того воодушевления. И заявление Гитлера, сделанное им 1 сентября в рейхстаге, о том, что «сегодня в пять часов сорок пять минут открыт ответный огонь», у многих вызвало шок. Жертвы и лишения войны 1914–1918 годов у многих немцев были еще свежи в памяти. Правда, большинство верили в «счастье Гитлера». Как хорошо и гладко шло все во время присоединения Саарской области, Австрии, Судетской области и Богемского протектората! И зачем только нужно было начинать эту войну из-за какого-то «Данцигского коридора»?..

— Вы спите? — спросил меня вдруг старший лейтенант Мельцер.

— Нет, я сейчас как раз вспоминал, как началась война.

— Почему именно об этом? — Мельцер даже немного повернулся, чтобы не говорить через плечо. — Мы и так уже по горло в дерьме. Зачем сейчас вспоминать об этом?

— Я стараюсь найти причину. Вы помните тогдашнюю речь Гитлера?

— О, я очень хорошо помню ее. Я был тогда унтер-офицером и находился в окопах на Западном валу под Саарлейтеном. В бункере было включено радио. Гитлер подробно говорил о том, что в основе всей его политики лежит мир. И что ни один еще немецкий государственный деятель до него не проводил по отношению к Польше такой сдержанной политики: он претендует только лишь на «коридор» для связи с Восточной Пруссией. И в этом я был полностью согласен с ним да и сейчас придерживаюсь того же мнения. — Все это Мельцер проговорил тоном убежденного человека, в его словах звучали даже нотки гордости.

Да, мои мысли ему неинтересны. Разве мог я заставить его мыслить своими категориями?

— После трагедии, пережитой 6-й армией, я отношусь очень скептично к подобным речам, — осторожно начал я. — Чего только не говорили! В ноябре прошлого года, произнося свою традиционную речь в мюнхенской пивной, Гитлер кричал о том, что с захватом Сталинграда мы овладеем гигантским перевалочным пунктом и отрежем русским пути подвоза тридцати миллионов тонн различных грузов. И я хорошо помню, как он утверждал, будто мы уже сделали это. А вспомните его недавние обещания вытащить всех нас из котла…

— Битва под Сталинградом — совсем другое дело, чем поход на Польшу, — пытался защищаться Мельцер. — Вы помните, как Польша реагировала на нашу скромную просьбу? Польские военные совершили вооруженное нападение на немецкую радиостанцию в Гляйвице и стали передавать мятежные речи на польском языке. Двое суток Гитлер и все члены правительства ждали в Берлине польскую делегацию. Напрасно! Ни один поляк не приехал. Что же еще оставалось делать? Нужно было защитить честь и права Германии! Ну, что вы на это скажете?

— Все это мне известно. Так говорил об этих событиях Гитлер в сентябре 1939 года. Тогда я тоже верил этому. А вот теперь, когда 6-я армия разгромлена… Все, что вы слышали от Верховного командования, — ложь и предательство. Дорогой Мельцер, с нами обращались, как с дерьмом! И вот теперь я пытаюсь взглянуть на наше прошлое другими глазами. Помните хвастливое заявление Гитлера о том, что, начиная с 1 сентября он сам будет выполнять свои обязанности, как простой ефрейтор? А что из этого получилось? Почему он не послал в наш котел Кейтеля? Пусть бы они сами во всем убедились. И уж коль нельзя было нам ничем помочь, предоставили бы Паулюсу право капитулировать. Однако ничего этого не случилось! А теперь ваша очередь говорить, Мельцер.

Старший лейтенант из Эслингена на Неккаре оказался убежденным нацистом и приверженцем Гитлера. Он молчал. Разумеется, Мельцер не собирался так просто отказываться от своих взглядов. Катастрофический разгром 6-й армии, ложные обещания фюрера и бессмысленные жертвы, конечно, нанесли ощутимый удар по его слепой вере. И я уже начинал думать, что с Мельцером происходит то же самое, что и со мной. Однако я ошибся. Мельцер не собирался расставаться со своими старыми представлениями и считал, что Сталинград — это всего-навсего лишь исключение, которое может случиться. Он не хотел быть неверным.