внутренней Африки, принято слишком в обширном смысле и не соответствует своему значению. Нынешнее разделение провинций Мегемет-Али ничего здесь не значит, потому что оно зависит совершенно от произвола, от большей или меньшей доверенности к лицам, управляющим ими, и многих других случайностей; главное здесь, характер страны, родовое происхождение народа и естественное разграничение.
Город Сенаар был прежде велик. При фунтах в нем, говорят, было до 25.000 жителей; еще после завоевания Измаила-паши оставалось до 9.000, как свидетельствует Кальо; но с тех пор, как турки перенесли главное управление в Картум, Сенаар опустел; в нем теперь едва ли 5.000 жителей, не исключая и солдат; торговля с Абиссинией упала, народ обеднел.
По определению Кальо, Сенаар находится под 13°36′51″ с. гл.; по моему – 13°40′2″ и 30°24′34″ в.д.; на картах положение его означено различно.
Глава XI. Три Пальмы и Баобаб. Россерос
До сих пор, сколько мне известно по крайней мере, в Египте и Судане полагали две пальмы, – обыкновенную, финиковую, Phoenix dactilifera и дум, Cucifera thebaica; первая растет на всем пространстве от Александрии до Картума, постепенно редея к югу, вторая, начинаясь в верхнем Египте, опережает ее; она еще видна у Россероса и несколько далее; наконец, есть третий род пальмы, который начинается между Санааром и Валет-Мединой, именно у Саба-дулеб, и доходит до Фазоглу.
Эта третья пальма называется здесь дулеб. Листья ее очень похожи на листья дума и отличаются только сгибом, едва заметным, если не всмотришься в него хорошенько; плод совсем другой: видом, величиной и особенно запахом – похож на так называемую ананасную дыню; вкусом – терпкий; мякоть наполнена волокном; негры и арабы, впрочем, находят его очень вкусным; в середине кость, как у плодов дума. Тот и другой по-моему, одинаково не вкусны. Но главное отличие дулеба от дума, это в стволе. Дум, как мы уже заметили, разветвляется, почему его некоторые отторгают от породы пальм; дулеб растет стройно, в один ствол, штампой, как всякая пальма; но только, как он один, утолщается на середине, так что внизу и вверху он всегда тоньше, чем в середине.
Вид финиковой пальмы сначала поразил меня, но постоянно – тянущиеся рощи вдоль единообразных берегов Нила утомляют взоры своей правильностью. Я уже заметил, что пальма гораздо лучше, когда стоит одна-одненехонька, среди пустыни песков, с ярко обрисовывающейся, раскидистой вершиной на потухающем вечернем горизонте. Тут она чудесна, и сколько раз ни видел я ее, никогда не мог довольно налюбоваться.
После единообразия финиковых пальм, густота зелени и раскидистые ветви дума нравятся, но скоро и в нем находишь свойственную пальмам правильность строения. Разветвляется он непременно на известной высоте, сначала на двое, потом, каждая ветвь делится еще на две, совершенно одинаковые, растущие соответственно одна другой, как близнецы; такое разветвление повторяется три, иногда четыре раза на дереве; правильность удивительная. После дума, дулеб хорош! Но вдруг поражает вас гигант растительности, размеров которого никогда не могло представить воображение: это баобаб!
Баобаб, adansonia gigitata (эль-омара) древнейший жилец мира. Баобабу, находящемуся на одном из островов зеленого мыса, Гумбольт считает гораздо за пять тысяч лет; толщина его около тридцати футов в диаметре; мы мерили много деревьев, но ни одно из них не превосходило 25 футов, возраст их был тоже почтенный, т. е. за 5.000 лет. Толщина баобаба безобразна, он не имеет соответствующего роста, стройности, грациозности ветвей, их густоты, роскоши и соразмерности частей: это огромная масса, оканчивающаяся тонкими ветвями, это слон, мамонт растительности; цвет коры красив, металлический, стальной; но особенно поражает в баобабе то, что в одно время вы видите на нем распускающиеся листья, цветы и плоды. Зелень довольно мелкая, жидкая; цветы белые, прелестные; середина цветка махровая, как у шток-розы; края загнуты назад, как у лилии; запах тонкий, миндальный; плод – как кокосовый орех; скорлупа довольно тонкая, под нею – мучнистое вещество, приятное, кисловатое, очень прохладительное и множество косточек, которые арабы иногда пережигают вместо кофе.
Баобаб большей частью дуплист: внутри его свободно укрывается несколько человек от солнечных лучей и от непогоды во время периодических дождей. К нему всегда приплетаются стволами, и даже совсем в него врастают несколько других деревьев, особенно много ползущих растений и паразитов и увеличивают его тень.
В пустынях Кордофанской и Дарфурской кочующие арабы высматривают баобабы, где водятся пчелы и вынимают мед, предоставляя дупло дальнейшей обработке периодических дождей. Дожди в короткое время производят разрушение в дереве, образуя настоящие колодцы, в которых сохраняется вода в самое сухое время года; такое дерево составляет предмет богатства кочующей семьи, которая дорогой ценой продает страннику воду, – и, верьте, умирай странник от жажды, араб не даст горсти воды, если тот не в состоянии заплатить за нее.
Первый баобаб встречается около Арбажии, дня три далее Картума, но, собственно, отечество его в Россеросе; очень много баобабов в горах.
От Сенаара природа не изменяется: все те же низменные берега, поросшие чащей; за ней, подалее, деревенька, или кочевье арабов, которых засуха переселила на берега Нила. Зачем же они не выходят на свет Божий, к самому Нилу, на вид проезжающего? Правительство страшно, так страшно, что они покидают жилища, завидя тарбуш; да ведь там, за чащей, львы, гиены! все же, видно, не так страшно!
Рев этих зверей, доходивший почти каждую ночь до нас, заставлял рейсы останавливаться у песчаных островов. Мы выигрывали от этой предосторожности и в другом отношении; битая насыпь песчаной отмели доставляла прекрасное место для прогулки. Только и жили в эту пору; грудь дышала свободно, жадно впивая прохладу ночи; ночь, всегда звездометная, как бы ни пасмурно было небо днем; кругом тишина совершенная, только рев дикого зверя или всплескивание гиппопотама нарушали тишину. Все дико и пустынно; невольно сжимается сердце как-то тоскливо, когда вспомнишь где и с кем находишься! И сколько таких ночей провели мы на пустынных отмелях Нила, и чего здесь не передумано было. Но мимо, мимо пустынные острова! Далее, далее, но далее все то же. А вот, за два дня от Сенаара, Серо большое из здешних местечек, но оно точь-в-точь как и другие, разве больше тукулей, да сбитые из глины дома правительства.
Мы спокойно продолжали путь, как сзади нас, на другой барке, разыгрывалась страшная сцена.
Было безветрие; арабы брели по колено и глубже в воде, таща бичевой барку. Вдруг, один из них исчез и вслед за тем показался на воде; не прошло минуты и он опять пошел в глубь, быстро, как свинец. Все догадались, в чем дело: подняли крик, шум, стали стрелять, и араб опять