Вот такая ежедневная утренняя поездка за водой вдоль всей улицы Тарасова была известна среди бывших раненых, местных жителей, как «повозка по кругу». Естественно, чтобы успеть быстро передать продукты, жителям деревни Тарасово приходилось готовить еду заранее, с вечера. К пяти часам утра они уже с нетерпением ждали появления нашей повозки.
* * *
Прошел месяц на оккупированной земле… Только один месяц, а сколько горя пришло на тарасовскую землю!
— До войны у нас в колхозе «Красный пахарь» был скотный двор, где насчитывалось свыше ста породистых дойных коров. Колхозная пасека, фруктовый сад, славившийся на всю округу. А о тарасовской кузнице и столярной мастерской знал каждый взрослый на сто верст вокруг! — вспоминал через тридцать лет чудом оставшийся в живых, бывший завхоз колхоза Ефим Артемович Ильченко. — Вы бы видели, какой у нас был колхозный клуб! Бывало, каждое воскресенье всей семьей ходили туда посмотреть кинокартину или послушать интересный доклад. А как жили? На трудодень получали по десять килограммов картофеля и по два килограмма зерна. Я уж не говорю о кормовых и всем остальном.
В первые же дни оккупации гитлеровцы собрали всех тарасовцев и объявили: «Вы теперь свободные. Находитесь под властью фюрера. Москве — капут!» На все эти хвастливые заявления в отношении Москвы люди только презрительно улыбались. Что же касается «свободы», то ее почувствовали сразу. Из деревни без ведома немецких властей выходить было нельзя. За непослушание — расстрел.
За оказание помощи бывшим советским воинам, евреям — расстрел. Было приказано сдать имеющиеся оружие и радиоприемники.
Еще в июле 1941 года оккупанты обобрали нас до нитки. В домах оставались только одни голые стены.
На территории бывшего колхоза «Красный пахарь» гитлеровцы устроили так называемый «маенток», где все жители деревни должны были работать на Германию, как рабы. Наш рабочий день на полях начинался с семи часов утра и длился до заката солнца. Работать должны были все. Ежедневно, с немецкой точностью, каждый дом в Тарасове получал наряд на дневную работу. Кто не выполнял наряда, того наказывали.
Никто из жителей Тарасова не хотел работать на Гитлера: делали все крайне медленно и плохо, за что оккупанты обзывали нас: «Руссишь швайн».
В деревню Тарасове часто заезжали гитлеровские солдаты на повозках. Мы их прозвали «обозниками». Они бесцеремонно заходили в хату и приказывали:
«Матка, яйка! Матка, шпэк!»
Конечно, на это мы тут же залпом отвечали:
«Никс яйка! Никс шпэк!»
Это им не нравилось. Тогда они сами начинали рыться в наших домах и хлевах.
В годы оккупации мы питались только тем, что удавалось спрятать или зарыть в землю от этих «цивилизованных» зверей.
* * *
Назначение оккупационными властями волостным старостой В. И. Лошицкого удивило всех жителей деревни Тарасово и поселка Ратомка.
— Надо же, а еще председателем колхоза был! — говорили одни.
— Да таких вешать мало! — горячась, утверждали другие.
— А на собраниях, до воины, только и слышали от него: «Да здравствует наша Советская Родина!» Одним словом, просмотрели врага, — возмущались третьи.
Действительно, то, что Виктор Иванович Лошицкий стал волостным старостой, для непосвященных было неожиданным и расценивалось как предательство. Немногим было известно, что Виктор Иванович дал согласие на эту должность с ведома патриотов. Иметь своего человека на этой должности в немецком учреждении, в условиях оккупации, многое значило. Секретарем старосты стала комсомолка Аня Бурчак.
Вступив в контакт с оккупационными властями, Лошицкий получил доступ ко многим документам. Главное же — к волостной печати и аусвайсам. Пользуясь своими правами, Виктор Иванович прежде всего определил на должность заведующего ратомской аптеки бывшего начальника аптеки корпусного госпиталя 1-го стрелкового корпуса Ефима Владимировича Саблера, а волостным врачом — бывшего начальника санитарной службы 288-го саперного батальона Филиппа Федоровича Кургаева. Теперь в Ратомке ему надо было подобрать и надежную квартиру. Выбор пал на дом Софьи Фадеевны Озанович. Ее муж погиб в гражданскую войну, и в доме она жила только с детьми.
В один из июльских дней Лошицкий вместе с Саблером зашли к хозяйке их будущей квартиры.
— Здравствуйте, Фадеевна! — с порога приветствовал Виктор Иванович на вид очень суровую и неприветливую Озанович.
— День добрый! — неторопливо и нехотя ответила Софья Фадеевна.
— Как живешь? — старался разговорить хозяйку В. И. Лошицкий.
— Как все.
— К тебе на постой привел хорошего человека. Что скажешь? [пропущены стр. 94—95]
Тарасова почти никто не умирал. Однако почти ежедневно, рано утром, сразу же после окончания комендантского часа, с высокого крыльца канцелярии на носилках выносили двоих-троих «умерших». Опустив голову, сзади носилок всегда следовал Кургаев.
«Похоронная» процессия двигалась медленно в сторону возникшего военного кладбища и обязательно мимо гитлеровского часового и комендатуры.
— Иван капут! — часто слышали они вслед возглас часового. Достигнув места захоронения, процессия останавливалась. Носилки ставились на землю. Потом молча рыли ямы. Завернутые в простыни, одеяла «трупы» спускали на дно неглубоких могил.
Возвратившись с «похорон», Кургаев направлял сведения об «умерших» в немецкую комендатуру с неизменной пометкой «умер от заражения крови». Таких могильных холмов и свидетельств о смерти им было написано немало. А между тем «похороненные» выздоровевшие воины, с фальшивыми паспортами, справками за подписью В. И. Лошицкого и его секретаря А. Бурчак, расселялись в местных деревнях под видом «племянников», «свояков», «дядей», «отцов».
Тех, кто себя чувствовал покрепче, местные патриоты переправляли на север Минщины или на Витебщину.
Бывший раненый командир артиллерийского дивизиона Иван Самуилович Туровец, проживающий ныне в Калининграде, вспоминал:
— После лечения у Кургаева я был помещен к жителю деревни Тарасово Александру Петровичу Исайчуку. Через Мамеда Юсуфова мне была передана справка следующего содержания:
«Выдана настоящая гражданину Туровцу Ивану Самуиловичу в том, что он действительно с 28 июня 1941 года проживал в деревне Тарасово Ратомской волости Минского района. Работал в деревне Тарасово. В чем и свидетельствуют староста Ратомской волостной управы — Лошицкий, писарь — А. Бурчак. 31 октября 1941 года».
Среди людей ходили слухи, что на севере Минщины, ближе к витебским лесам, уже активно действовали партизаны. В то время я был молод, отлично знал оружие и военное дело. Отсиживаться долго в деревне Тарасово не собирался. Вскоре мне стало известно, что у местного жителя Демьяка Алексеевича Жизневского недалеко от Логойска, в деревне Слобода, проживал родной брат. О моем заветном желании и мечте сражаться в партизанском отряде знал каш доктор — Филипп Федорович Кургаев. Через него у меня состоялась встреча с Жизневским. Произошел нужный разговор. Демьян Алексеевич согласился мне помочь. Через несколько дней после этого разговора в дом к Исайчуку зашел сам Жизневский и сообщил, что для проезда в Слободу получен пропуск. С отъездом не стали медлить ни одного дня. Имея в кармане нужные документы, подписанные волостным старостой Лошицким, мы тронулись в путь. Дорога была нелегкой. Во многих деревнях немецкая комендатура проверяла у нас документы, тщательно осматривала повозку. На второй день пути мы прибыли к его брату, а через две недели я был уже в партизанском отряде. Позднее в партизанском отряде имени Суворова, на Витебщине, исполнял должность начальника штаба.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});