До мельчайших деталей был продуман и момент самого отъезда из Тарасова, так как всем было известно, что под угрозой расстрела раненым покидать канцелярию не разрешалось.
После окончания комендантского часа сестры Жизневские, Вера и Леонида, взяв ведра, вышли из дома. Смеясь и рассказывая что-то веселое друг другу, они направились в сторону часового. Увидев веселых миловидных девушек, оккупант заулыбался. Отвлечь внимание гитлеровца на себя и было их задачей. В тот момент, когда Вера и Леонида, кокетничая с часовым, что-то пытались объяснить ему, Саблер на руках вынес Мамеда из канцелярии и спустился в лощину. Здесь раненого положили на специально подготовленную подводу. Кургаев заботливо укрыл его домашним стеганым одеялом. Демьян Алексеевич Жизневский, взяв лошадь под уздцы, быстро пересек тарасовскую лощину. Миновав заболоченный луг и ручей, поднялись по косогору вверх и благополучно выехали на Раковское шоссе. Несмотря на ранний час, по дороге тянулись беженцы. Слева и справа от дороги стояла дозревающая рожь, во многих местах перепаханная гусеницами гитлеровских танков. Среди уцелевших колосьев, под легким дуновением ветра, нет-нет да и проглядывали чудом уцелевшие мирные васильки. Шоссейная дорога была изрыта воронками бомб и снарядов. Чтобы избежать тряски, повозка с раненым ехала медленно, объезжая ухабы и неровности. В кюветах валялись разбитые и сожженные гитлеровские автомашины, бронетранспортеры, танки. Кое-где были видны неубранные трупы изуродованных людей и вздутые от жары туши убитых лошадей и коров. У городского кладбища Кальвария движение по дороге заметно замедлилось. Кургаев, спрыгнув с телеги и легко перескочив через придорожную канаву, ускоренным шагом прошелся вперед. В своих догадках он не ошибся. Подтверждался рассказ Жени. В метрах ста от их повозки стоял контрольный пост. Желавшие попасть в город разворачивали свои паспорта и аусвайсы.
— Проверка документов! — возвратившись, предупредил Кургаев Демьяна Алексеевича.
Когда повозка с раненым поравнялась с контрольным постом, долговязый, с прыщеватым лицом гитлеровец сквозь зубы процедил:
— Документы!
Повертев в руках предъявленные Жизневским и Кургаевым пропуска с паспортами, гитлеровец подозрительно взглянул на повозку.
— Зять, — объяснил Жизневский. — Понимаешь? Муж моей дочери! Ранен! Пах! Пах! Пах! — голосом и руками изобразил Жизневский налет гитлеровской авиации на деревню Тарасово. — Везем в город к доктору!
Гитлеровец непонимающе смотрел на Жизневского. Потом внимательно осмотрел повозку и даже рукой пошарил в соломенной подстилке. Не найдя ничего подозрительного, он наконец-то подал нужный знак. Повозка снова неторопливо загремела по разбитому булыжнику. Когда отъехали от гитлеровского контрольного поста, Кургаев и Жизневский облегченно вздохнули.
Было уже около десяти часов утра. Солнце освещала дымящиеся руины города. Всюду на Кургаева и Жизневского пустыми глазницами смотрели провалы окон разбитых и сожженных зданий.
— И что только наделали, ироды! — без конца сокрушенно повторял одно и то же Демьян Алексеевич, отлично знавший свой город до войны. Все увиденное казалось ему кошмарным сном. Заборы и стены домов сверху и донизу были увешаны приказами и распоряжениями вражеского командования. На одном из рекламных щитов по Советской улице Филипп Федорович с удивлением увидел сохранившуюся довоенную театральную афишу с известной всему миру «Чайкой». Известно, что война застала МХАТ во время гастролей в Минске. 24 июня во время очередного вражеского налета в здание театра угодила бомба. В огне погибли костюмы, декорации. Артисты во главе с М. И. Москвиным с трудом выбрались из горящего города на Московское шоссе. «Все это было», — с тоской подумал Кургаев. На его лице — строгий прищур больших карих глаз, сквозь смуглую кожу проступили желваки от сильно стиснутых челюстей. Густые вразлет черные брови решительно сомкнулись у переносицы. Пальцы рук сжались в кулаки. В эти минуты он испытывал только чувство гнева. Всем сердцем Филипп ненавидел фашистов. Оно, сердце, требовало мщения, расплаты за жизни погибших советских людей, разрушенные врагом деревни, села и города.
Не доезжая до Окружного Дома Красной Армии имени К. Е. Ворошилова, повозка круто повернула вправо. Потом она съехала вниз по узкой, мощенной булыжником улице и остановилась у ворот 1-й городской больницы. Здесь на массивных воротах висел приказ, отпечатанный на русском и белорусском языках. Кургаев и Жизневский, сойдя с повозки, прочли:
«Воззвание к жителям занятых областей!Немедленно должны быть отданы всякого рода огнестрельное и холодное оружие, а также всякого рода амуниция и взрывчатые вещества, ручные гранаты, кинжалы, ножи.
Сдача этих вещей должна быть исполнена в течение 24-х часов. В случае если у кого-либо будет после этого срока обнаружено указанное оружие, то он будет на месте расстрелян.
Элементы, предпринимающие враждебные действия против германских властей, военных или гражданских, будут на месте расстреляны.
Рассеявшиеся бойцы Красной Армии обязаны в течение 24-х часов, со дня появления этого воззвания, явиться к ближайшим германским властям как военнопленные. Не явившиеся в этот срок бойцы рискуют быть расстрелянными как партизаны.
Главнокомандующий областью».
— Ну как, Демьян? — с иронией в голосе спросил Филипп.
— Уж больно много смертей, — в тон ответил Жизневский.
— Много хотят, — на ходу бросил Филипп и решительно скрылся за больничной оградой.
Прошло тридцать долгих минут, а Кургаева все не было. Наконец-то Демьян Алексеевич увидел врача.
— Договорился! — ликующе объявил Филипп Федорович. — Вот только поместить некуда после операции. Придется забирать с собой, домой.
— Только бы сделали все, что надо! А выходим сами, — одобрительно ответил Жизневский.
Вскоре Мамеда Юсуфова на носилках унесли в хирургическое отделение. Вместе с ними ушел и Филипп Федорович Кургаев.
Каким мужеством и хладнокровием должен был обладать хирург клиники, чтобы в условиях оккупации взять скальпель, встать к операционному столу и провести сложнейшую операцию тяжело раненному советскому воину. По существу, каждая такая операция — это настоящий врачебный и гражданский подвиг. К сожалению, имена этих бесстрашных героев — хирургов 1-й городской больницы Минска — пока установить не удалось. Но мы знаем, что среди них был замечательный патриот нашей Родины Евгений Владимирович Клумов. Его имя — символ высокого патриотизма, верности своему врачебному долгу, народу. В Минске он жил и работал с 1921 года. Здесь стал кандидатом медицинских наук, доцентом, профессором.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});