Центральный рынок с многочисленными бело-голубыми ларьками и скучающими продавцами, сидящими перед прилавками, разморен на солнце. Продают сирень, луковичные, картошку, яблоки, семечки и коричневое сало, которое, кажется, так долго ждало своего покупателя, что теперь ему не страшно даже майское полуденное солнце. Перед магазином «Алло», расположенным тут же на рынке, стоят Лёня и невысокий плотный мужчина. Они переговариваются о чем-то негромко, косясь по сторонам.
— Еще девять жмуров из Краматорска повезли, — бросает в их сторону мужчина в спортивном костюме, проходя мимо, но не останавливаясь.
Я подхожу поближе. Увидев меня, невысокий сразу убегает, скрываясь в соседней палатке.
— Город — на стреме. Мы сейчас все под колпаком, — нервно говорит Лёня. — Разговоры прослушиваются. Связь глохнет. Город перенасыщен пришлыми людьми. Они ходят парами, и непонятно, что здесь делают.
— Россияне? — спрашиваю я.
— Россиян сразу видно — у них другие, чем у нас, манеры. А у этих — более криминальные наклонности. Мы боимся провокаций. Это могут быть как ультрасы, так и наемники. Или амнистированные по приказу Турчинова зэка́, — ударение он ставит на последний слог. — Но город сможет им противостоять. Здесь живут люди, способные самоорганизоваться по первому кличу.
— Учитывая количество населения — несколько десятков тысяч человек, — сколько по первому кличу соберется?
— Если будет что-то серьезное, то за первые пятнадцать минут — тысячи полторы.
— И они будут готовы умереть на этой стычке?
— Они не будут думать об этом. Вы поймите… мы никого не трогаем, но и хотим, чтобы не трогали нас… Во время Великой Отечественной здесь полегло минимум три армии советских солдат — русские, украинцы, белорусы. И мы хотим оставаться людьми, а не тараканами, колорадами. Я лично голосовал за Януковича — после Ющенко это была хоть какая-то надежда. Но сейчас, когда начали убивать наших друзей и знакомых… Да вы поймите, никто из нас еще полгода назад даже не думал о федерализации. Просто для нас Девятое мая всегда был праздником, а для западной Украины — нет. Вы знаете, что Изюм — это город, который пропитан кровью?
Мы идем по давно асфальтированной дорожке, усыпанной облетевшим первоцветом. Широкая полоса, заросшая высокой травой и густыми одуванчиками, отделяет ее от односторонней проезжей части. С другой стороны — низкие заборчики, огораживающие дворы частных домов. С двух сторон свешиваются ветви густой сирени, запах которой от солнца начинает горчить. Во дворах разбиты палисадники, парники, растут тюльпаны. В городе — тихо. Только поют птицы и иногда стрекочут вертолеты. А ночью хорошо была слышна стрельба — брали телевышку по соседству. Но потом начался дождь с грозой, и уже невозможно стало отличить звуки стрельбы от грома.
— На Девятое мая мы проводим факельное шествие, — говорит Лёня. — Выходит весь город. Выстраивается колонной, впереди едет БТР с траурной лентой и венком, и все потихонечку движемся к горе Кременец. Видели бы вы эту текущую огненную реку… На горе мы поминаем наших солдат, которые шли вперед не за Сталина, а за Родину… Мне больно, — поворачивается он ко мне.
— В смысле? — уточняю я.
— Мне больно, — без эмоций повторяет он. — Наших там сейчас убивают, — он задирает голову в небо — на медленно летящий вертолет. — Все это время мы не ходили на митинги, мы ничего не скандировали, мы просто работали.
Доходим до кирпичной стены недостроенного дома. На ней черными буквами написано — «Нет фашизму Путина». Под словом «Путина» растекается пятно белой краски. Под ним можно прочесть — «Мы — с Россией».
— Это не наши пишут, — говорит Лёня. — Так же, как я, думает восемьдесят пять — девяносто процентов населения города. Но есть процентов пятнадцать дурачков… А вот когда Кличко сказал: «Что такое победа и стоит ли ее отмечать?» — я просто вычеркнул его из памяти, а до того уважал.
Мы сворачиваем на более оживленную улицу. Здесь по обочинам стоят в ожидании несколько такси, куда-то спешат мужчины в спортивных костюмах и не спеша прогуливаются женщины с колясками.
— Лёня-сепаратист! — Дорогу нам преграждает Саша. На его голубые глаза надвинут козырек черной кепки. Он еще яростней крутит на пальце брелок. — Оказывается, я был прав, — говорит он. — Пацан в больнице с огнестрелом.
Насупившись, Лёня молчит. Дальше идем втроем. Мимо по дороге проносится мотоцикл, заглушая птиц.
— Говорят, ваш город довольно криминален, — замечаю я. — У вас много бывших зэков и наркоманов.
— Нет, это не криминал, — не соглашается Лёня. — Это как бы сказать… Шантрапа, которой нечего делать. Но дай им работу, и они будут пахать как лошади. Только дай. Но ее нету. А уехать в Россию на заработки не у всех есть возможность.
— И не будет никогда, — злобно добавляет Саша.
— Но город неделимый у нас, — продолжает Лёня. — Здесь никогда не было сфер влияния и отцов. Милиция могла держать его под контролем по одной простой причине — здесь работали два завода оборонной промышленности.
— А теперь и их нет. Развалили, — говорит Саша. — Начали валить сразу после девяностых. Вы знаете, что звезды вашего Кремля сделаны у нас? — раздраженно спрашивает он меня. — Не знаете?! Вот теперь будете знать. Они не светятся, кстати. Там подсветки нет. Это — специальный сплав стекла.
Они останавливаются напротив заводского здания, обнесенного забором, и смотрят на него. Смуглое лицо Лёни-сепаратиста ничего не выражает. А лицо Саши — всегда красно, по такому трудно определить настроение. Саша одет в спортивный костюм, как и большинство мужчин этого города. Леня — в белые туфли и светлый джемпер.
— Уничтожили… — наконец без малейшего сожаления, просто обозначая как факт, произносит Лёня-сепаратист. — А мой дедушка строил этот завод своими руками.
— В прошлом году я в Москве был, — негромко говорит Саша, уже не крутя, а подбрасывая на пальце брелок. — На Кунцевской строили общежитие для полицейских. Москва — хороший замечательный город… Но нас туда не возьмут.
По дорожке, густо заросшей травой и деревьями с двух сторон, мы поднимаемся к горе Кременец. Город остается за спиной. В лицо нам смотрит кладбище. Под ноги попадаются решетки для стока воды. Их прутья, из которых лезет вьюн, запаяны четырехконечными вытянутыми звездами. Лёня-сепаратист останавливается перед могильной плитой, утопающей в зелени. Рядом положена каменная каска с красной звездой. Белыми буквами на плите написано — «Дорогие мои родные! Сейчас идем в бой. Победа будет за нами. Останусь жив, напишу. Июль. 1943».
— Это письмо вынуто было с бойцом тут рядышком, — говорит Лёня. — А вот тут лежит единственный, кого опознали, — он подводит меня к другой плите.
И на ней выбиты слова — «Здесь похоронен Ульянов Григорий Яковлевич 1910–1943, погибший в боях за Изюмом, и защитники нашего города — восемнадцать неизвестных солдат».
— В сорок втором во время боев здесь все было устлано трупами. Солдаты ходили по телам. Видите, маки тут растут, — он показывает на зеленый пригорок, который спускается к шеренге белых плит, на которых бесконечными рядами выбиты фамилии павших в тех боях. Среди высокой травы трепещут от легкого ветра маленькие красные цветы. — Даже наркоманы их не трогают, — дополняет Лёня.
— Боятся?
— В нашем городе люди ничего не боятся. Уважают… Я очень много знаю про войну, — говорит он. — Мой дедушка — летчик. Летал вместе с Покрышкиным. А бабушка работала на военно-полевой кухне. А если вы знаете, летчикам после полета выдавалась плитка шоколада горького. Мой дедушка летал на ИЛ-е, каждый вылет — минимум три-четыре килограмма. Огромнейшие физические нагрузки были. И девочки с кухни понимали — им нужно кушать постоянно, чтобы они могли летать. А видя те зверства, которые происходили по всей земле, летчики прекрасно понимали, за что они воюют. Моя бабушка от недоедания потеряла сознание. Он подошел кормить ее шоколадом и говорит: «Солнышко, что ты себя так довела»…
— Прямо так и сказал?
— Ну, понятно, что не так. Это уже я нашими современными словами говорю… Посмотрите, — он просит меня обернуться. Под нами — город, как на ладони, с его мрачными коробками многоквартирных домов, СБУ, рынком и маленькими частными домами, утопающими в сирени. — Вот это мой город, — вздохнув, с придыханием произносит Леня-сепаратист.
— Да, ваш депрессивный город, — подтверждаю я. — Застрявший в советском прошлом.
— Неправда, — отвечает он. — Нам в нашем городе жилось хорошо, пока сюда не пришла наша так называемая армия. Изюм был цветущим городом. Здесь работали заводы. Я им горжусь и буду гордиться. А вы думаете, в Америке хорошо живут? Вы думаете, их образование лучше? А вот при Советском Союзе из любого дебила делали более менее грамотного человека, — со вздохом ностальгии заканчивает он. — А вы знаете, как, по легенде, был основан Изюм? Петр Первый сказал спустить с горы колесо, и там, где оно остановится, основать город.