позолоченной инкрустацией по всему деревянному ложу и прикладу.
— Такой арбалет с лёгкостью пробивает с двухсот сажен кольчугу, — видя интерес гостя к оружию, пояснил Иоанн. — Сваливает и коня, и всадника. Хочешь, подарю?
Ответ он прочёл на моментально просветлевшем радостью лице Даньяра и протянул ему оружие:
— Бери, твоё. А хочешь луки со стрелами поглядеть — ваше любимое оружие? Пошли! Хозяин, покажи-ка свои лучшие сагадаки!
Подошли к полке, где аккуратно друг на друга были сложены несколько комплектов луков, упакованных в чехлы-налучья из кожи и сафьяна. Иоанн осторожно взял верхний в руки, достал из чехла. Длинные упругие изогнутые плечи лука достигали размера распахнутых Даньяровых рук. Для усиления упругости плоские его стороны были оклеены костяными пластинами, в сочленениях деталей лук стягивался сухожилиями, промазанными прочным рыбьим клеем. Весь он был блестящим, новеньким, звонким.
— А вот и стрелы. У нас они делаются из тростника, камыша, берёзы, можно из яблони или кипариса. Это вон — из тростника, — Иоанн примерил к своему правому боку красивый кожаный колчан. — Хорош! Нравится?
И снова Даньяр безмолвно кивал, лишь сверкая своими повлажневшими от волнения раскосыми глазами.
— Дарю! Для того и привёз тебя, чтоб сам себе воинское снаряжение выбрал. Ты того заслуживаешь. Пойдём, хочу предоставить тебе на выбор ещё и саблю с ножом. Можно было бы прямо в оружейном приказе из хранилища взять — да тут интереснее!
Иоанна развлекал сам процесс отбора, осмотра, и потому он повёл Даньяра в ещё одно складское помещение. Тут они увидели богатый выбор ножей, мечей и сабель с кожаными и костяными рукоятками, с чехлами, малых и больших размеров.
— Бери, что понравится, отдадим сегодня же в золотую мастерскую, там за день-два украсят, будет достойная вещица!
Глаза Даньяра, как говорится, разбежались. К тяжёлым большим мечам он, правда, особого интереса не проявил, а вот с десяток сабель и ножей перетрогал, перепробовал на вес и ощущения.
— Вот такой короткий нож с двумя лезвиями, — говорил государь, доставая небольшой, но тяжёлый нож из обитых внутри бархатом железных ножен, — носят у нас на поясе, зацепляют там крюком и называют «поясным». Этот — более длинный и широкий с одним лезвием привешивается в поясу слева, называют «подсайдашным». А такой — с длинным кривым клинком — носят за сапогом.
— Знаю, знаю, — закивал головой Даньяр, — у нас тоже так носят, и сами делаем...
Пересмотрев все ножи, Даньяр выбрал сразу два — поясной и засапожный. Оба с прекрасно отточенными стальными лезвиями, костяными рукоятками. К дворцу возвращались довольные друг другом и проведённым с пользой временем.
Через неделю после первого полка в поход, в сторону Волочка, к берегам реки Меты отправился второй передовой полк во главе с московским же воеводой Василием Ивановичем Оболенским-Стригой, а с ним и многочисленная татарская конница с Даньяровым братом царевичем Айдаром. Сам Даньяр с небольшим отрядом остался рядом с великим князем. А в Москву продолжали съезжаться другие дружины, которые готовились выступить уже с самим Иоанном.
Тяжёлая махина войны была запущена. Со всех концов Русской земли разными дорогами в сторону Новгорода двигались готовые к бою полки. И теперь Иоанн мог передохнуть и сделать то самое важное, без чего не начиналось ни одно серьёзное государственное дело в стране: помолиться и раздать милостыню.
Зазвонили колокола в церквах и монастырях, богатые дары преподносили храмам и обителям и сам Иоанн, и его полководцы, их родители, жёны, близкие воинов, просили Господа о содействии, о помощи в сражении с вероотступниками. Молились со страстью, со слезами, с исступлением. Получили милостыню и монахи, и нищие, и просто бедные люди.
А ещё в эти последние перед походом дни Иоанн хотел почаще видеться с Феодосией. Княжна приехала неделю назад вместе со своим братом, с Анной и племянником. Великий князь Рязанский Василий, прибыв на зов соседа и родича, привёз их с собой, чтобы не оставлять без надёжной защиты одних в Рязани. Конечно, великий князь Московский не настаивал, чтобы рязанцы непременно участвовали в походе на Новгород. Ведь в случае нападения Большой Орды они были первыми на пути татар к Москве, к Руси и первыми вступали в бой. Доставалось рязанцам и от Литвы. За полтора минувших столетия много раз Рязань истреблялась врагом полностью, превращаясь в пепел да камни. И каким-то необъяснимым чудом снова появлялись и размножались там люди, возрождая свой город, сады, вознося к небу ещё более прекрасные храмы. Были периоды в истории, когда великие князья рязанские враждовали с Москвой, предавали её, спасая свои земли и свой народ, склонялись на сторону татар или Литвы. Теперь, с укреплением Москвы, Рязань полностью отдалась на волю великого князя Московского. И хоть ещё величали по старой традиции Рязанского князя великим, он уже не смел ослушаться Иоанна. Ибо видел в нём не только грозу, но и защитника.
Василий Рязанский прибыл лишь с небольшим полком, ибо боялся оставить город без защиты и готовился выступить вместе с самим московским государем.
Сестра Анна, как и в предыдущее посещение, остановилась по приглашению Иоанна в тереме покойной великой княгини. Правда, на этот раз на втором этаже в комнате рядом с Феодосией расположился её подросший племянник с няней, но влюблённым это не мешало. Феодосия, терзаемая тоской, ревностью и грустными предчувствиями, рассказала Анне о своей беде. К тому же она вынуждена была наконец-то объяснить ей, почему отказывается от замужества: пригожая Феодосия, несмотря на достаточно зрелый для девицы возраст — двадцать лет, оставалась завидной невестой, и к её брату не раз обращались свахи с лестными предложениями. Но княжна и слышать ни о ком не хотела. То по-прежнему утверждала, что собирается в монастырь, то говорила, что без любви замуж не хочет, то твердила, что ей и с семьёй брата живётся неплохо. Наконец всё объяснила своей подруге-родственнице, открылась в любви к её брату. И без того уже догадавшаяся о романе золовки с братом, Анна не осудила подругу, а искренне посочувствовала ей, пожалела. С тех пор молодые женщины стали ещё более близкими душевно. У Феодосии появилась возможность изливать своё горе понимающему человеку, и жизнь её сделалась чуть-чуть отрадней.
Догадывалась об их любви и матушка. Мария Ярославна долго не выдавала ничем своих подозрений, связанных с этим грехом, и лишь однажды упрекнула сына. «Понимаю, — сказала она ему, — что тебе, молодому и сильному, трудно жить одному, но почему ты приглядел себе именно Феодосию? Сироту, которую