естественное подозрение в официальных кругах в каждой стране, где она распространяла американскую помощь. Каждая такая страна в свое время узнала о незаинтересованной позиции Америки, и российские официальные лица тоже могли бы это знать, если бы не предполагали, что цена АРА тайно взималась с других стран.
Как и многие из их соотечественников-американцев в то время и после — и в согласии с мнением большинства россиян в 1922 году — члены АРА противопоставляли невинность своих мотивов коварным интригам коррумпированных европейцев. Это сделало еще более раздражающим тот факт, что те же самые европейцы отказались принять российскую миссию такой, какой она была. Митчелл написал, что они не могли себе представить, что на самом деле это была на 100 процентов гуманитарная операция; для них «толпа Гувера» была просто «слишком чертовски эффективной и деловой». Тем не менее, слушая Митчелла и остальных руководителей АРА, когда они обсуждают, даже публично, цели своей миссии, картина редко складывается на 100 процентов гуманистической.
После революции политика Вашингтона в отношении России частично определялась заботой о сохранении целостности Российской империи, которая, как считалось, находилась под угрозой со стороны «колониальных» амбиций европейских правительств — наиболее тревожными являются специфические формы скрытого немецкого реваншизма и бескомпромиссное требование Франции заставить большевиков выплатить долги царской России. К 1920 году, пожалуй, единственной положительной вещью, которую администрация Вильсона могла сказать вполголоса о власти большевиков, было то, что она смогла восстановить большую часть старой империи. Теперь, если бы только большевики сделали то, что давно предсказывалось, и свергли власть, «нормальное» российское правительство могло бы навести порядок в Москве и быть способным противостоять европейским посягательствам.
Одна из надежд, которые Вашингтон возлагал на американскую миссию по оказанию помощи, заключалась в том, что она облегчит России переход к более безопасному берегу и тем временем защитит ее от вмешательства извне. Такая помощь могла бы быть включена под эгидой гуманизма. В статье, опубликованной в апреле 1922 года в New York Herald Tribune, Дикинсон выдвинул две возможные политики в отношении России: интервенционистский подход европейцев, который означал расчленение страны, раздел ее ресурсов и территорий и, таким образом, «решение» долговой проблемы; и американский путь, «политика моральной опеки в период агонии России, политика, которая уважала бы целостность великой нации и сохранила бы ее для великих целей в будущем».
Одним из крупнейших пользователей, конечно же, будут Соединенные Штаты, и всем было очевидно, что миссия АРА, заключающаяся в создании необычайной доброй воли среди российского народа, поставит правительство США и американский бизнес в наилучшее положение, чтобы воспользоваться торговыми и инвестиционными возможностями в России, особенно в случае отстранения большевиков от власти. Но связь между идеализмом продолжающейся филантропии и личными интересами будущей торговли была достаточно слабой в умах американцев вроде Дикинсона, чтобы они могли отнести их к совершенно разным сферам. Другими словами, возможность когда-нибудь пожинать плоды американской помощи нисколько не ослабила ее чистого гуманизма.
Европейцы, как правило, придерживались более старомодного взгляда на этот вопрос. Хаскелл любил рассказывать историю из своих дней, когда он возглавлял американскую помощь на Кавказе в 1920 году, когда французский офицер в Бухаресте вслух поинтересовался истинными намерениями, стоящими за его миссией: «Неужели Standard Oil хочет получить контроль над нефтяными месторождениями Плоешти?» Полковник ответил, что на самом деле единственной целью было поставить румын на ноги, что вызвало смех у француза: «Наше общее мнение о вашей работе по оказанию помощи здесь можно резюмировать следующим образом: вы либо пытаетесь использовать уловку янки, которая слишком глубока для нашего понимания — иначе вы — сборище величайших дураков в мире». Хаскелл повторил эту историю Каменеву в сентябре 1922 года, аргументируя незаинтересованность Америки в России, добавив: «Поскольку нефтяные месторождения и порты все еще находятся во владении Румынии, они, должно быть, теперь думают, что мы дураки. Большие люди в Америке не имеют желания эксплуатировать Россию, и они не охотники за концессиями».
Когда Гудрич сказал главе Советского Государственного банка, что Америка выделяет России 50 миллионов долларов на помощь голодающим исключительно из своего долга как христианской нации, без какой-либо скрытой цели: «выражение его лица указывало на то, что он задавался вопросом, считаю ли я его достаточно глупым, чтобы верить или понимать подобные вещи». Гудрич стоял на своем, однако его собственная точка зрения, изложенная в «Текущей истории» в сентябре 1922 года, указывает на наличие других соображений, скрывающихся глубоко на заднем плане. На переднем плане — американская благотворительность:
Щедрые порывы, которые пробудит в нас этот великолепный подарок голодающему народу, отрадное национальное чувство, которое мы испытаем благодаря хорошо сделанному доброму делу, будут стоить больше, чем это стоило нам в долларах и центах. Если бы мы не получали ничего, кроме удовлетворения от того, что выполнили долг перед человечеством, мы могли бы считать, что нам хорошо заплатили.
Именно так американцы тогда и сейчас предпочитали думать о себе, как об «исключительно альтруистической нации», по словам историка Дэвида Кеннеди. Президент Хардинг выразил это чувство во время переговоров в Риге: «Я знаю, что участие Америки в решении проблемы России с полным милосердия сердцем понравится всему американскому народу».
Гудрич, однако, на этом не остановился. Он предположил, что с такой щедростью в качестве основы «мы строим лучше, чем думаем».
Мы снова доказываем всему миру, что в Америке человеческое сочувствие перевешивает материальные достижения, и в сердце гигантской нации, которая вот-вот пробудится от долгого сна, мы сеем семена привязанности, общего понимания, которые однажды расцветут и сослужат нам хорошую службу, как в материальном, так и в сентиментальном или моральном плане. Пусть здесь не будет ошибки: в недалеком будущем российский гигант пробудится, сбросит оковы неэффективности и, которому больше не мешает тирания автократа, станет движущей силой в мировых делах.
Таким образом, материальные интересы совпали с врожденными филантропическими инстинктами Америки. Гудрич твердо верил, что развитие экономических отношений Америки с Россией предлагает самые быстрые и выгодные средства возрождения этой страны, и за кулисами в Вашингтоне он настойчиво, хотя и безуспешно, лоббировал американо-советский торговый договор.
Будучи одним из вождей, Гудричу не приходилось сталкиваться с проблемой, с которой сталкивались мужчины в округах, сеявшие семена любви, которые обнаружили, что их статус рядовых сменщиков подрывает их защиту АРА.
Расстроенный Хейл написал, что в Самаре не разговаривали с русскими друзьями АРА из-за их веры в то, что их главное дело — бизнес, и если американец приводил убедительные доводы в пользу искренности своего гуманизма, сомневающийся Фомас все равно знал лучше: «Ах, это все, о чем знают те, кто на самом деле выполняет эту работу, но те, кто послал вас, имели в виду нечто другое».
Что