Мой лучший ученик. Он проделал большой путь, одна его голова уже сейчас стоит многих тысяч. У меня есть еще Касьяпа, Упали, много других. Но Ананда – лучший. Иногда мне кажется, что моя душа живет не только во мне, но и в нем.
– Ужасно, ужасно, – бормочет Ананда. – Да кто они такие, боги?
– А ты как думаешь?
– Ну… Бог – это такое существо, которое все может. Хотя нет. Боги разные. Наверное, Брама может больше, чем Агни. Я не знаю, кто такие боги, учитель.
Я отвечаю короткими словами. Так понятнее и лучше запоминается.
– И я не знаю, кого называть Брамой. И кто его создал. И кто создал нас. Но я умею задавать вопросы. Вот, например, почему мы так похожи на обезьян? Мы привыкли, не замечаем. А ведь это странно. Так странно, что не может быть случаем. Понимаешь?
– Да, странно.
– Скажи, ты когда-нибудь видел бога? Кого-нибудь из тех, чьи изображения высечены в храмах?
– Нет, учитель. А ты?
– Наяву – ни разу. И я не знаю человека, кто бы видел.
– Но почему тогда все думают, что боги есть?
– Или потому, что они есть, или потому, что нам хочется так думать. Точно лишь то, что нам пока не дано узнать это точно.
* * *
Ананда замолкает.
Обычно я не говорил ему чрезмерно тяжелого. Нельзя взваливать на ученика, даже лучшего, слишком много. Если, опять же, не чувствуешь близкой смерти. Но если чуешь, то наоборот, нужно разбрасывать пригоршнями. Чтобы другим не пришлось начинать заново.
Надеюсь только на то, что когда-то, пусть хоть через тысячи лет, но мои семена дадут всходы. Ибо мысль о бесполезности жизни – одна из самых невыносимых.
Часто спотыкаясь, скользя, падая и вновь поднимаясь, уходящие во мрак поколения научатся передавать друг другу правильные, проверенные жизнью мысли, что и есть знание. Привыкнут не расплескивать чашу, дорожа тем, чему цены нет, но будут добавлять по капле. Только тогда появится надежда. Я в это верю.
Да, мы мало что имеем в этом мире. Но необходимое, самое необходимое, у нас есть. Каждому дается жизнь, чтобы думать. У нас есть мир, которым можно проверять мысли. Мир замечательно отвергает неправильные мысли. Брось камень вверх и увидишь, что он падает вниз. Брось камень в воду, увидишь, что он тонет. После этого нельзя думать, что камень легче воды или воздуха. Понимаешь, что тяжелее. И если боги чем-то одарили нас, то вот этим. Способностью понимать.
Как передать все Ананде?
Трудно превращать мысли в слова, слов не хватает. Мыслей больше. Арийцы придумали мало слов. Да и те, что есть, лишь изредка складываются так, что начинают быть похожими на мысль. Сложить что-то из слов труднее, чем сложить стену из камня. Это очень тяжелая работа, которую обычно никто не замечает и не ценит.
Но если получается, чувствуешь радость и облегчение, которые я не знаю с чем сравнить. Менее острые, чем после извержения семени, но более чистые, глубокие. Теплые, долгие. Светлые. Частица счастья. Она вспыхивает наподобие искры, но гаснет не сразу, тлеет. Может разгореться и еще, высвечивая нужные слова для следующей мысли.
Какое удовольствие!
Других уже нет. Будь у меня побольше таких удач, я упросил бы людей не убивать друг друга. Иногда они удивительно добры. Даже сейчас, когда кругом столько голодных. А если доброта перестанет отнимать самое необходимое, без чего человек не может, зла станет гораздо меньше!
Мне повезло, я уверен, я видел, что когда-нибудь всем хватит пищи. Только когда? Зачем так долго?
– Учитель, ты знаешь язык обезьян?
Бедный Ананда!
Ах, нет, он еще не все понял. Не может забыть этого пустяка, встречи с павианом. А времени так мало…
* * *
Мы оставляем дорогу ради малозаметной тропы.
Предстоит срезать путь через джунгли. Заблудиться здесь трудно. В той стороне, куда мы идем, высятся вершины великих Гималаев. Их можно видеть с любого холма. Да и не впервые я здесь. Места давно не хоженые, но памятные с беспечных времен. Молодые воспоминания живучи, как и все молодое.
Я узнаю все.
Гомон птиц, берег реки, старые деревья, тяжелый аромат цветов. И даже змею на пригорке узнаю. Она все та же, ничуть не изменилась, будто и не уползала. А вот и необычное растение, от листьев которого перестает болеть голова у стариков, но болит у молодых. Почему? Неизвестно. Почему в стеблях бамбука иногда образуются драгоценные камни? Я видел их собственными глазами.
Чуден мир, хочется узнать его побольше.
Чуден, повторяем. Но повторяем каждый раз чуточку по-новому.
Петли лиан над головой образуют прихотливый узор. Сквозь него видно плененное небо. Следы стада буйволов в синей глине. Пятна лотосов отражаются в спокойной заводи. Ее поверхность тревожит плывущий гавиал. Лотосы вздрагивают, колышутся. Сараджана…
Все так или почти так было до меня, есть при мне, будет и после. Надо ли жить человеку, если от него ничего не зависит в равнодушном мире? Нужно ли к чему-то стремиться, утомлять ненавистные ноги, тревожить милую мою спину? Так тянет лечь, слиться с прогретой почвой, уйти во прах…
* * *
Чему быть, то свершится.
Карма.
Будут вопли, костный хруст. Избиение беззащитных, новое переселение тысяч испуганных душ. Во имя этого большие стаи прямоходящих движутся сейчас под безмятежным небом Шивы. Ни облачка, ни ветерка…
А в руках прямоходящих – злые, греховные вещи. Колющие, тупо бьющие, рубящие, режущие. Сработанные умело, с большим старанием и многовековым опытом. Люди всегда любили изготавливать орудия смерти. Копья, стрелы с зазубринами, наконечники которых так больно извлекать из тела. Шипастые дубины, кованые лезвия из драгоценного железа, угловатые булыжники… Все это скоро пойдет в дело. Начнет терзать мягкую плоть, причинять ослепляющую боль.
Почему, почему мы такие? Во имя чего вертится страшное колесо? Кому нужно, чтобы люди мучили друг друга?
Только тому, кто нас создал, а потом бросил! Больше некому. Если нас вообще кто-то создавал.
– Учитель…
Боги! Вы не виноваты только в том случае, если вас нет! Иначе как вы можете переносить вид младенца, ползающего у тела обезображенной матери?!
– Учитель, учитель…
– А?
– Ты выглядишь совсем плохо. Надо передохнуть.
– Нет.
Я снова поднимаюсь на дрожащие ноги. Делаю шаг, другой. Потом десяток, еще один. Становится легче. Голова проясняется, но в нее опять лезут вопросы. Почему истину не постичь, а страсть познания дана? Если душа бессмертна, зачем так страшна смерть тела?
Тем плодам созревшим — Поутру вниз сорваться. В жизни быстротечной Смерти бессердечной Положено бояться Всем зарю узревшим… От страха смерти все живое старается задержаться в этом мире.
Неужели нет других? Или они еще лучше?
* * *
Мне восемьдесят лет, редко кто доживает до такого возраста. Поэтому меня любят спрашивать. Думают, если живу долго, то знаю, как этого достичь, постиг сокровенную тайну.
Как могу, отвечаю, а уверен только в одном.
В том, что если есть разум, надо им пользоваться. Только с его помощью можно хоть в чем-то разобраться, иных способов нет. Наблюдай, сравнивай, думай, многое поймешь. Например, то, что если содержать тело в чистоте, будешь меньше болеть.
Все вроде понимают, соглашаются. Но быстро забывают, едва появится возможность силой отобрать лишний кусок. Или повод для обиды сыщется. Тогда – все.
Люди не пользуются разумом, чтобы осознать собственную вину. Им пользуются для того, чтобы доказать чужую. Поэтому самый глупый хитрец без труда поссорит самых умных мудрецов. Если хотя бы в одном пробудит плохое чувство. Чувства так легко заглушают разум, они над ним властвуют.