Шрифт:
Интервал:
Закладка:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Европа, как и Америка, предвзято самоуверенные, еще не догадывались, что в их компанию затесался новый конкурент – внешне очень благожелательный (и безжалостный!), подкупающе-радушный (и хищно-оскаленный!). Японцы были приятными гостями во всех странах: вежливые и чуть наивные, они возлюбили посещения арсеналов и заводов, гаваней и полигонов. Их еще не трогала идеология европейской мысли, они не придавали значения той гигантской сумме философии, выстраданной Европой за множество столетий. Попав за границу, японец не шлялся во Дворец Правосудия, чтобы внимать парижским адвокатам, делающим из чертей ангелов, японца не пленяли Лувр или Прадо, Эрмитаж или галерея Уффици, – нет, он возвращался домой с дипломом инженера, хирурга, биолога или химика. Результат был налицо: японские врачи очень быстро обрели высокий международный авторитет, ученые Европы стали цитировать японских коллег; началось повальное увлечение японским искусством, в домах русской интеллигенции считалось хорошим тоном иметь на стене гостиной гравюру Хокусаи с неизбежным видом Фудзиямы…
Время от времени японское посольство в Петербурге устраивало великолепные приемы. В числе приглашенных бывал и Коковцев с женою – как кавалер ордена Восходящего солнца. Распорядок церемонии японцы писали на листьях лотоса, которые аккуратно приклеивали потом на благоухающие дамские веера.
Ольга была обескуражена японским меню:
– Владя, подскажи, что мне просить из этого?
– Проси сушеную каракатицу с вареньем, это вкусно. Хорошо, что я еще не имею ордена Двойного дракона от коварной и подлой Цыси, иначе твой выбор был бы еще затруднительнее…
Ни Коковцев, ни другие русские люди, бывавшие в Японии, не хотели верить, что эта страна может стать опасным врагом. А между тем многие видели в Японии только красивую декорацию, еще не догадываясь, что за прелестными бамбуковыми ширмами, расписанными журавлями и вишнями, скрывается нечто, таящее угрозу другим народам. Яйца были уже разбиты – из них вылуплялись зловещие гарпии. И офицеры германского генштаба муштровали самурайскую армию. И капитаны британского флота тренировали в океанах экипажи японских броненосцев… Увлеченный беседою с секретарем шведского посольства, Коковцев не мешал жене кокетничать с молодым маркизом из французского атташата.
– Кто лучше всего выражает дух народа – мужчины или женщины? Если в Японии зеркалом ее души являются женщины, то мне не придется воевать с этой страной. У японцев есть даже поговорка: в улыбающееся лицо стрел из луков не выпускают…
Гости уже подвыпили, зал наполнялся общим говором.
– Гомэн кудасай, – вдруг коснулось слуха Коковцева.
Он увидел перед собой изящную японку, сильно перетянутую в талии поясом-оби. Удивителен был тонкий овал ее лица (Коковцев вспомнил, что такие лица в Японии называются «уридзангао» – дынное семечко). Кланяясь, женщина спросила его:
– Вы разве не узнали меня, Кокоцу-сан?
– Напротив! Я даже помню ваше имя, О-Мунэ-сан…
Это была дочь самурайского адмирала Кавамуры.
– А это мой муж, – указала без жеста, одними глазами, на группу японцев, стоявших поодаль (но кто из них был ее мужем, так и осталось невыясненным). – А почему вы тогда не навестили меня в Тогицу? – вдруг спросила его бывшая фрейлина.
Коковцев игриво отвечал, что вся человеческая жизнь, очевидно, соткана из одних лишь утраченных возможностей:
– Но я безумно рад видеть вас здесь… Вы бы знали, как вы сейчас прелестны! Гораздо лучше, нежели тогда – на клипере «Наездник», когда в вашу честь была взорвана нами мина.
От волос японки исходил тонкий специфический аромат. Это был запах цветов и фруктов Японии, о близости которой моряки догадываются еще далеко в море – по запаху.
– Я ведь ждала вас тогда, – вздохнула О-Мунэ-сан. – Правда, песчаная дорога до Тогицу неудобна, но зато много красивых пейзажей. Вы могли бы взять носильщиков с паланкином…
Она как будто уговаривала его вернуться в Тогицу! Коковцев отыскал глазами Ольгу, которую вполне устраивало общество француза. Невольно он сделал для себя открытие: его жена хороша и нравится мужчинам. Переняв с подноса лакея бокалы с шампанским, Коковцев и О-Мунэ-сан тихо чокнулись. В этот момент их головы нечаянно соприкоснулись. Он снова ощутил дуновение ветра, летящего над мандариновыми рощами Нагасаки.
– Я жалею, что не приехал тогда в Тогицу, – шепнул он женщине. – Наверное, я многое потерял…
Из этого очарования его вывел вопрос О-Мунэ-сан:
– Кокоцу-сан, вы командуете большим кораблем?
Владимир Васильевич откровенно любовался японкой:
– Нет, маленьким… всего лишь миноносцем.
– О, я знаю, как это страшно и опасно для вас. Нет, я не забыла ту мину, которую вы взорвали для меня! Но почему она прыгала по волнам, словно бешеная лягушка?
О-Мунэ-сан спрашивала его о метательных (инерционных) минах, внешне похожих на торпеды, зато не имевших двигателя. От этих мин русский флот давно не знал как избавиться, и секрета они не составляли. Однако Коковцев все же ушел от прямого ответа, указав на французского маркиза, увлеченного его женой:
– Это как раз морской атташе Франции, он вам расскажет об этих «лягушках» со всеми подробностями… А я, увы, – сказал Коковцев, – я в этих делах ничего не понимаю!
Супруги покинули японское посольство далеко за полночь, возвращались домой на извозчике. В коляске возник разговор:
– Ну как, тебе понравился этот вечер?
– Очень! – ответила Ольга, не глядя на мужа.
– Особенно понравился ты. Если б ты мог видеть себя со стороны…
– Не пойму, чем я успел провиниться?
– Ты был похож на кота, учуявшего запах валерьянки.
– Перестань! О-Мунэ-сан моя давняя знакомая по Японии.
– Сколько их было там у тебя? Я должна покрывать твои же грехи, отрывая последний кусок у себя и нашего сына. И мне было противно видеть, как ты вешался на эту японку… Они ведь все у тебя несчастные – одна лишь я счастливая!
Коковцев решил молчать. Петербург спал в тишине белой ночи. Усталые лошади цокали копытами по торцам влажных мостовых. Супруги, оба сдержанные, вернулись домой. В постели Коковцев сделал робкую попытку обнять жену и получил от нее оплеуху, прозвучавшую в тишине квартиры чересчур громко.
– Убирайся со своими поцелуями! – сказала Ольга, включая свет и хватая папиросу. – Я ведь знаю, что, обнимая меня, ты станешь думать об этой японке… Не-на-ви-жу!
Коковцев удалился на кухню, открыл бутылку с коньяком, из чулана мэдхенциммер выглянула сонная кухарка:
– Свят-свят, да што ж вы туточки делаете-то?
– Пью, как видишь.
– Ночью-то? Ольга Викторовна осерчать может.
– Не лезь не в свое дело…
Под утро, невыспавшийся и раздраженный, Коковцев кое-как приоделся, возле Тучкова моста его поджидал катер, доставивший его на Гутуевский остров, возле которого стоял его миноносец.
– По местам стоять – со швартов сниматься!
На мостике штурман спрашивал его:
– У вас дурное настроение, Владимир Васильевич?
– Счастье так же относительно, как и понятие координат на прокладочных картах… К чертовой матери! – сказал Коковцев, переставив ручку машинного телеграфа на «полный». – Только в море и чувствуешь себя человеком. Пошли, пошли…
Эта встреча с О-Мунэ-сан все в нем перевернула. Еще долго вспоминался запах волос – запах глициний и магнолий, зацветающих на зеленых террасах Нагасаки, это был аромат его былой, неповторимой любви. «Неужели все кончено?..»
Разве мог Коковцев предполагать, что не он вернется к Окини-сан – все будет гораздо сложнее: его вернут к ней!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Давно уже не было такой веселой зимы в Кронштадте. Город наполнили вдовушки и девицы. Морское собрание выписывало из Питера лучших певцов и музыкантов, гремели балы и маскарады, на масленицу форты пропитались блинным угаром, офицеры с дамами укатывали на вейках по льду залива до ночных ресторанов Сестрорецка, до утра гремящих бубнами цыганок и рыдающих проникновенными румынскими скрипками…
Уже появились первые полыньи, когда Ольга Викторовна родила второго сына, нареченного добрым именем – Никита.
– Больше детей у нас не будет, – твердо решила жена.
Коковцев предчуял, что и этот ребенок не станет любимцем матери, как не стал и первенец Гога.
На все лето он ушел к Транзунду, где успешно провел торпедные стрельбы, вернувшись в Кронштадт лишь под осень. На Грейговской улице его чуть не окатило грязью, выплеснувшей из-под коляски на дутых шинах, в которой сидела элегантная стерва – жена Дубасова.
– Вы получили письмо от Феди? – крикнула она.
– Нет, Александра Сергеевна, а что?
– Государь-император очень недоволен, что наследник Ники связался с этой… Кшесинской. При дворе решили проветрить ему голову в дальнем плавании до Японии[8], а мой Федя никак не найдет старшего офицера для «Владимира Мономаха».
- Из тупика. Том 2 - Валентин Пикуль - Историческая проза
- Из тупика. Том 1 - Валентин Пикуль - Историческая проза
- Честь имею. Том 2 - Валентин Пикуль - Историческая проза