снова увидит Жана! Целый день Клер представляла, как это будет. А теперь засомневалась.
«Не такой уж он и красивый, — думала она. — И со мной не церемонится. Отдам еду — и домой! Пусть сам ищет убежище получше!»
Соважон зарычал, шерсть у него на холке вздыбилась. Приближающийся стук копыт… похоже, это был всадник. Клер заскочила в сарай и как можно тише закрыла за собой тяжелую дверь. Соважон последовал за ней. Она схватила его за ошейник:
— Ни звука, Соважон!
Снаружи фыркнула лошадь. Перестук копыт, короткая команда — и она сорвалась в галоп.
«Чуть не попалась! — сказала себе Клер. — Если б меня увидели тут, почти ночью…»
Рядом что-то хрустнуло, и девушка вздрогнула. По ее предплечью скользнули чьи-то пальцы.
— Жан? Это ты?
— Да.
— Мимо дома проехал всадник. Не зажигай свечку, он может вернуться.
Через чердачное окошко проникало немного голубоватого света. Глаза Клер быстро привыкли к сумраку. Она различила силуэт парня.
— Я боялась тебя не застать, — призналась она. — Вот, принесла тебе еду! Держи!
На ощупь она извлекла из котомки хлеб. Жан практически вырвал булку у девушки из рук, вцепился в нее зубами. Соважон тявкнул, требуя свою долю.
— Перестань! — сказала ему Клер. — Лежать, Соважон!
Жан присел на чуть присыпанный соломой пол. Клер не осмелилась. Она осталась стоять, напряженно прислушиваясь.
— Возьми сыру! Хлеб без ничего — это не очень вкусно.
— Издеваешься? Невкусно? Мне он вкуснее пирожных!
Клер смотрела, как он ест. Молодой каторжник глотал еду, почти не жуя. Несколько раз поперхнулся, да так, что приходилось переводить дух. Клер дала ему сыр и кусок пирога с вишнями. Он слопал и это, причмокивая от удовольствия. Клер про себя порадовалась, что темнота смягчает некоторые детали: зрелище это было наверняка не из приятных.
Наконец она опустилась рядом с ним на колени и предложила вина.
— Без дураков? — изумился Жан. — Да это настоящий праздник!
Он отпил немного из горлышка, вытер рот рукавом. Ортанс Руа содрогнулась бы от ужаса, увидев такое непотребство.
— Ты наверняка заляпал рубашку, но это не важно, — тихо проговорила Клер, которой не терпелось зажечь свечу.
Теперь он наверняка ее не боится… Клер вспомнила голубые глаза парня, черные ресницы. Она дождаться не могла, когда снова их увидит.
— Наверное, скучно целый день сидеть взаперти? — спросила она.
— Нет. Я спал. Тут тепло, так что я отдыхал, как принц!
Он икнул, поспешно прикрыл рот рукой. Потом вскочил и убежал в темноту. Судя по хрипу и другим звукам, его стошнило.
— Что с тобой?
— Отвяжись!
Клер, слегка обиженная, погладила Соважона. Она никогда не испытывала голода, не знала нужды… Новый, странный звук ее насторожил. Жан плачет? Она тихонько поднялась на ноги и пошла к нему. Парень сидел на корточках, держась за стенку.
— Жан! Не плачь! Тебе нездоровится? Пожалуйста, пойдем отсюда!
Он не двигался с места, и запах тут стоял такой, что Клер невольно отшатнулась.
— Я сбегаю за водой, — прошептала она. — Ничего стыдного в этом нет! Скажи, тебе неудобно передо мной?
Что он ответит, было не важно. Клер догадалась, почему он ее сторонится. Жан чувствовал себя униженным. Она вышла и направилась к реке. В развилке между ветками Базиль держал ведро, которым черпал воду в маленькой заводи. Набрав воды, она вернулась в сарай. Жан все так же цеплялся за стену.
— Дай мне ключ от дома, Жан! Там мы будем в большей безопасности. Ставни закрыты, можно будет зажечь свечу. Не расстраивайся так! Я живу на мельнице, ниже по течению. И моя кузина Бертий — инвалид. В пятнадцать она лишилась родителей: несчастный случай, поезд столкнул с путей их экипаж. Я ее подмываю, хожу с ней в туалет, переношу на спине с места на место. Иди сюда, я помогу тебе умыться!
Даже в темноте было видно, что Жан поднял голову. Как если бы это был брат, Клер схватила его за локоть, заставила встать. Свистнула Соважону, чтобы шел следом.
— Ну вот, теперь у нас будут свет и вода! — объявила она.
Свечка, установленная в горшочке, отбрасывала на стену подвижные тени. Жан отвернулся. Клер взяла кухонное полотенце из шкафа, намочила в ведре.
— Сними, пожалуйста, рубашку! Она грязная, — попросила девушка.
Жан помялся немного, но рубашку снял, все так же молча. Клер подошла, обтерла ему щеки, подбородок, шею. Терла аккуратно, но вид худой груди Жана ее смутил. Он взял у нее из рук салфетку и дальше мылся сам.
— Странная ты девчонка! Это правда, ну, про кузину?
— У меня нет привычки врать. Хотя, если очень нужно… Чтобы прийти сегодня к тебе, пришлось тайком улизнуть из дома. Вчера я вернулась слишком поздно. Так, тебе нужна чистая рубашка… Клер долго копалась в вещах в спальне у Базиля, но ничего подходящего не нашла. Наконец она решилась заглянуть в деревянный дорожный сундук. Внутри была стопка заплесневевших простыней, под ними — пачка писем, перевязанная лентой, а в самом низу — полотняная блуза, какие носят художники.
«Сгодится!» — подумала она.
Жан, который наблюдал за ней, стоя в дверном проеме, вдруг тихо заговорил:
— В Ла-Куронн жизнь у арестантов собачья. Некоторые сдыхают с голоду. Кормят супом — теплая вода с плавающими сверху листочками репы. Видела бы ты глаза малышни, когда звенит колокол! Набрасываются на ломоть черствого хлеба, макают его в эту жижу. Зимой там просто ад. В спальнях не топят. Земля промерзла, но копать заставляют все равно… Раньше я был в детской колонии на средиземноморском острове[15], близ Йера. Там еще хуже. Десяток самых маленьких умерли от дизентерии: напились гнилой воды. Старшие, те, кто посильнее, ночью творят всякие гадости. Пристают к маленьким, кому лет по восемь, как будто они — девушки…
Клер слушала, замерев от ужаса. Потом встала на ноги, прижимая к груди блузу. В немногих словах Жан обрисовал страшную картину людской жестокости и страданий. Кое-чего она не поняла, к примеру, насчет приставаний к маленьким. Клер родилась на мельнице, никогда не бывала дальше Пюимуайена и росла в беззаботности, балованная отцом и поучаемая матерью. Только романы, которые она жадно прочитывала, чтобы после обсудить с Бертий, подтолкнули ее к размышлениям об огромном окружающем мире, о далеких странах. Недавно она открыла для себя горе и неоправданное насилие. Она вдруг вспомнила старого Моиза и кровь у него на груди. Как его отбросило выстрелом, и стон ужаса, когда пуля его настигла…
— Я не знала, — вздохнула она, бледная как полотно. — Вернее, знала, но очень мало. А если б не Базиль, была б еще