судьба улыбнулась ему.
— Тебя послала жена дона Рамиреса?
— Нет, сенья, ее дочь. С доньей Марией плохо.
— Так беги за своим конем со всех ног, парень, пока нам помогает сиеста. Я не могу идти с тобой по городу, это может плохо кончиться и для нас с тобой, и для доньи Марии. Надо успеть выехать из города, пока народ не высыпал на улицы.
Через секунду Педро уже буквально летел над мостом, шепча заклинания, чтобы коня никто не увел. Думать ни о чем другом у него не было ни времени, ни сил; стук сердца нещадно отдавался в висках, и пот ручьями стекал за пазуху. Стрелой пролетел он по пустынным прямым улицам Арраваля, стараясь не глядеть по сторонам, и вихрем пронесся обратно к мосту на коне, скрываясь от взоров за столбами поднимаемой им пыли…
И еще едва ли не час мчался он на всем скаку уже за пределами города, боясь спугнуть удачу и потерять эту странную, по-мужски ловко сидевшую за его спиной и прижимавшуюся к нему упругой грудью женщину. Лишь далеко за Сарагосой, когда потускнели в жарком мареве ее купола и башни, Педро позволил и себе, и коню маленькую передышку у ручья. Теперь ему предстояло проделать еще более пятидесяти лиг по ужасным дорогам, кишащим всякими проходимцами и бандитами. Впрочем, последних Педро боялся не сильно, ибо в кармане у него лежал еще один медный кружок Локвакса, при виде которого лихой человек только весело приподнимет шляпу. На такой же кружок он в первом же городке сменил уставшего коня на свежего.
И он доставил повитуху в дом Рамиреса. Доставил еще до того, как донья Мария умерла.
Что ж, пусть донья Мария умерла, но умерла не по его вине. Он успел — и значит, выполнил просьбу Клаудии. Конечно же, если бы немного пораньше…
Впрочем, теперь думать надо было не об этом. Поспешные похороны доньи Марии, исчезновение Клаудиты и Гедеты и нежелание падре Челестино разговаривать с ним явно связаны с появлением этой странной повитухи-ведьмы, которая возникла из ниоткуда и так же в никуда пропала. В том, что он привез на крупе игреневого коня именно колдунью, Педро теперь уже не сомневался: слишком многое она знала, как видно, слишком многое умела и слишком удивительным было ее лицо, по которому в одно и то же время ей можно было дать и двадцать, и шестьдесят лет. Неужели человек, который был готов добровольно проделать такой долгий путь, чтобы помочь роженице, потом мог как-то навредить ее семье, чтобы прибрать к рукам имущество покойной? Но Педро знал, что Гризальва немногим богаче его самого, да и сам дон Рамирес, храни его воинство небесное, быть может, еще жив… В голове Педро возникали самые фантастические объяснения, и он вертелся на соломе до тех пор, пока не додумался до того, что колдунья-повитуха решила забрать Клаудиу в свое логово и сделать из нее свою приспешницу и помощницу. Значит, надо было снова садиться на коня, мчаться в Сарагосу и…
Всю ночь Педро прометался, словно в бреду, а утром его растолкал Локвакс.
— Видно и на тебя напустила порчу проклятая старуха! — ворчал он, выгоняя мальчика на улицу, где по заведенному им обычаю облил его тремя ведрами ледяной воды. — Иди, выпей стакан доброй мансанильи[40], прочисти мозги да выслушай, что я тебе скажу.
Педро даже обрадовался такому предложению, ибо понимал, что без помощи Лукаро ему вряд ли удастся вызволить Клаудиу из лап сарагосской ведьмы. Зная обычаи ночного народа видеть, слышать и помалкивать, мальчик редко делился со стариком своими планами, а уж тем более чувствами, но сейчас горшечник был его единственной надеждой. Дона Рамиреса ему не найти.
— Пойдем-ка к морю, там при шуме волн можно спокойно поговорить, — предложил Локвакс, по привычке называя свое передвижение на тележке ходьбой, и они отправились к берегу, для правдоподобия прихватив сети. Неугомонные Фатьма и Редуан последовали за ними.
* * *
Безоблачное небо сливалось с водой, замыкая мир и создавая впечатление, что тебя лелеет и охраняет могучая неведомая сила. Педро дотянул ящик со стариком до перевернутой лодки и, сев в ее тени, без утайки рассказал Локваксу о своем недавнем путешествии и о своих догадках.
— Вот и получается, многоуважаемый дон Лукаро, что без вас мне не обойтись.
Калека усмехнулся и долго смотрел на невидимый горизонт.
— Не обойтись — это точно, малыш, да только для того, чтобы выбить из твоей глупой головы всякую чушь! Ведьма утащила девчонку — это ж надо додуматься! — Он вдруг расхохотался до слез на выцветших карих газах. — Бабьи бредни, Перикито, бабьи бредни! А если здесь и подымил дьявол, — вдруг сразу посерьезнел он, — то уж не тот, который с рогами, а, скорее, наоборот — с тонзурой. Говорю тебе, девчонка где-нибудь в монастыре, и подальше. Не зря этот черт Челестино вертит хвостом и не хочет даже встречаться.
— А Гедета? — вырвалось у Педро, вдруг вспомнившего, как дуэнья предлагала ему продать овец.
— Со старухой, наверняка, хуже — сидит в каком-нибудь подвале и ждет тридцать первой статьи[41], если, конечно, не догадалась куда-нибудь скрыться.
— Так что же мне делать?
— Смириться, мой мальчик. Тут мы ничего сделать не в силах. Забудь свою Клаудиу. У настоящего контрабандиста не бывает недостатка в красивых девках. И чтоб больше про это дело ни слова. — На сей раз, вопреки своему обыкновению, Локвакс был краток, и это более всего убедило Педро в том, что дела Клаудильи, пожалуй, и действительно очень плохи.
Он проводил старика до дома и, словно потерянный, зачем-то опять потащился в город. Как жестоко играет им судьба! Еще недавно ему казалось, что он обрел дом, отца, сестру. Но вот дон Рамирес на войне, и дороги к нему нет. А Клаудиа, странная девочка в коротком платьице, склонявшая над толстой книгой русые кудри?.. Но может быть, еще не все потеряно? Может быть, Господь, показавший ее ему в один прекрасный неяркий день, тем самым сделал его вечным ее защитником, который не должен отступаться ни перед чем…
Педро суеверно дотронулся до обрывка желтой камки, который носил теперь обернутым вокруг шеи, и решительным шагом отправился в Мурнету.
Продать нескольких оставшихся от когда-то славной отары овец ему не составило особого труда — на рыночной площади в Барселоне их тут же купил какой-то крестьянин за тридцать реалов. Таких денег Педро не держал в руках сроду и теперь даже посчитал себя богачом. И хотя его