Читать интересную книгу Современный чехословацкий детектив - Войтек Стеклач

— В Амстердам, — уточнил Бонди.

— Да, — сказал я. — И она это сделала. Может, ей и самой это вначале понравилось. Она посмотрит мир — ведь амстердамский договор позволял ездить с концертами по всему Бенилюксу, да еще в Западную Германию и Англию. Прямо-таки единственный в своем роде шанс. Так это Зузанке наверняка кто-то изобразил. А иначе она могла задуматься и понять, что тем самым, по сути дела, уничтожает свою собственную, то есть Добешеву, группу, что ставит на карту больше, чем у нее есть. Этот кто-то Должен был убедить ее, что игра стоит свеч. Причем этот кто-то действовал так потому, что Зузанин контракт сулил ему выгоды, а рисковать бы ему не пришлось ничем. Рисковала бы только певица. Но она все поняла. Не так она была глупа. Решила, что аннулирует свою подпись на контракте. И конечно, должна была сказать об этом тому человеку, который втянул ее в это дело. Должна, потому что это была наивная, порядочная девушка — и она сказала. В Либерце. Поэтому Богоуш Колда и не смог попасть к ней в воскресенье вечером. У Зузанки и впрямь была важная встреча. А Милонь Пилат незадолго перед тем слышал от нее, что ей кто-то угрожает. Но все произошло не так, как он замышлял. Зузана в понедельник все-таки отказалась от контракта. Этот человек постарался еще раз переубедить ее — скорее всего, во вторник. Может быть, она пообещала ему подумать. Может быть, он дал ей какое-то время. До субботы. А потом оказался наедине с ней в ее квартире. Он кричал и угрожал. Все было напрасно. Пришел Колда, и этот человек, когда Богоуш отправился забрать из его машины ноты, которые там забыла Зузана, сказал ей, что сейчас уйдет, но потом опять вернется. Это не меня, а его боялась Зузана, да только Колда не понял. Между словами о том, что Зузана боится, и о том, что должен прийти я, была пауза. Это были две фразы. Объединив их, Колда сбил на время со следа милицию. Колда ушел меньше чем через час после этого человека, потому что у него была назначена встреча с Пилатом. И до самой смерти себе этого не простит.

— Ты преувеличиваешь, — сказал Бонди.

— Не преувеличиваю. Этот человек вернулся. Тот, которого так боялась Зузана. И убил ее в приступе ярости. И это был ты!

Бонди показал на телефон на своем столе:

— Ты настолько во всем уверен, что можешь позвонить?

— Кому?

— Капитану.

— Да, — сказал я, — могу позвонить, Бонди.

— Так за чем же дело стало? — придвинул ко мне Гуго телефон, и я, когда он наклонился над столом, заметил, как погрустнели его глаза.

— Жду, — сказал я, — жду, что скажешь ты. Бонди отодвинул телефон и стряхнул пепел.

— И правильно делаешь. Интересная история. Ты ведь хотел откровенности. Так вот, кое-что ты угадал. В тот воскресный вечер я в самом деле был в номере у Зузаны в Либерце и разговаривал с ней о контракте, — улыбнулся грустными глазами Бонди. — Но не только о контракте… Ну а о том, что со слов Пилата рассказывала Геда, я не знал. Что же, Честмир, будем откровенны.

— А это еще имеет смысл? Почему я теперь должен верить тебе? — поднялся я.

— Сядь, — сказал Бонди, — хотя, впрочем, я не собираюсь переубеждать тебя. Просто ты хотел слышать правду.

Я снова сел.

— Спасибо, — с иронией сказал Бонди. — Этот заграничный контракт, естественно, заключал я. Ради Зузаны. Чтобы ей помочь. Но только я думал, что это и впрямь будут концерты, выступления… а не пение в баре! А именно так все и обернулось. Это я и объяснял Зузане в Либерце в тот вечер. И она пообещала, что послушается меня и аннулирует свою подпись. Так она в понедельник и поступила.

— Менеджер-филантроп, — усмехнулся я, — а как же твои деньги?

Бонди сделал обиженное лицо:

— Деньги сюда, пожалуйста, не впутывай. Но могу тебя заверить, что Зузана вовсе не хотела отказываться от контракта, хотя я и сказал ей, какая гадость ее ждет.

— И я должен тебе верить?

— Да, — сказал Бонди, — я откровенен. Добрый дядюшка Бонди повел себя как филантроп.

30

Перед кинотеатром никого не было. А я вышел из трамвая около статуи святого Вацлава в двадцать семь минут шестого. Я разозлился. Скорее всего, потому, что обманул самого себя. Закурив, я стал рассматривать кинорекламу. Что хоть идет? Оказалось, французский фильм, экранизация какого-то детектива с парадоксальным названием «Без мотива». Могу ли я верить Бонди? Может, нужно было позвонить капитану Грешному и все ему рассказать? Не лгал ли мне Бонди, был ли он действительно откровенен?

Без двадцати шесть я докурил сигарету. Ждать дольше явно не имело смысла. Все билеты проданы, около касс толпилось еще немало желающих. Может, Яна пошутила. Может, вчера у нее никаких билетов еще не было и она сказала мне о кино просто так. Только потому, что я собирался сбежать из кондитерской.

— Какой ты милый!

Я обернулся. Она вовсе не выглядела запыхавшейся. На ней была короткая белая шубка.

— Ты не слишком рано? — раздраженно спросил я и показал ей на часы. Она вытащила из сумки билеты. Мы молча прошли через вестибюль. Места наши были на балконе, да еще и в Последнем ряду. Двое влюбленных, усмехнулся я. Навязанные этой веснушчатой девушкой правила игры просто приводили меня в отчаяние.

Когда мы проходили мимо буфета, я не удержался:

— Тебе мороженого или леденцов?

Она молча взглянула на меня, и я осекся: у нее в глазах стояли слезы.

— Извини, — пробормотал я.

Наши места были в середине, и нам пришлось ждать конца документального фильма. Журнал уже показали, а этот фильм рассказывал о каком-то затерявшемся возле Австралии островном рае.

Я попытался успокаивающе положить Яне руку на плечо, но она вывернулась и стала искать что-то в сумочке.

Наконец зажегся свет, и я заметил, что Яна уже успела надеть очки. Мы уселись.

— В очках ты выглядишь совершенно по-другому, — примирительно заметил я.

— Еще противнее, да?

Руки она сложила на коленях, села неестественно прямо и стала мять в пальцах платочек. Она и раньше тайком утирала им слезинки, но все было бесполезно. Глаза у нее опять повлажнели.

— Я думал, — тихо сказал я, — что это детектив. Но, наверное, нам покажут мелодраму… Раз ты заранее плачешь… Ты это уже видела, да?

Свет снова погас. Пока шли титры, я украдкой попытался взять девушку за руку. Она не сопротивлялась. Но ее рука лежала в моей холодная и мертвая. Я быстро отпустил ее.

— И вовсе ты не стала противнее в этих очках, — прошептал я, — они тебе, кстати, идут.

Она ничего не ответила. И мы, невзирая на места в последнем ряду балкона и на поведение некоторых парочек, сидевших рядом с нами, стали смотреть фильм. Что касается меня, то мне он понравился. Когда фильм кончился, то нам — благодаря удобным местам в середине — пришлось выстоять длинную очередь в гардеробе.

— Ты сердишься? — спросил я.

Яна покачала головой.

— Мне только неприятно, что…

Она не договорила и передернула плечами.

Мы с ней составляли исключение, потому что в очереди стояли в основном мужчины, а женщины ждали в сторонке у зеркал, где прихорашивались или с вызовом зевали. Семейные и влюбленные пары. Она стояла рядом со мной.

— Что тебе неприятно?

— Ты вчера тоже опоздал. И больше, чем я… — сказала она с упреком.

— Ладно, — примирительно ответил я. Но прикоснуться к ней уже не решился.

Я помог Яне одеться, и мы вышли на улицу. Я закурил. Курю я вообще-то не много, но после кино меня всегда тянет к сигарете. Прохожие торопились на трамваи и на ужин. Было около восьми.

— Что дальше? — спросил я.

Она так и сжалась в своей шубке.

— Что же еще… Мне очень жаль, что я опоздала… Ну, пока.

Быстро сунув мне руку, она пошла на остановку.

— Подожди!

Она даже не оглянулась и продолжала идти. Мне пришлось догнать ее.

— Я так обидел тебя?

— Я не сержусь, — сказала Яна, — и оставь меня. Я еду домой, я…

— Ты торопишься? — спросил я. — Но ведь еще не очень поздно… Восемь. Ты что, к восьми должна быть дома?

— Это зависит от того, — строго сказала Яна, — с кем я и где, понимаешь?

С меня было достаточно. Не хотелось больше играть роль жестокого обидчика.

— Ах, вот как? — сказал я. — Родители, значит, отпускают тебя гулять хоть на всю ночь, но с условием, что кто-нибудь надает тебе в «Ротонде» пощечин, так ведь получается?

Она рванулась к подъезжающему трамваю, но я схватил ее за руку.

— Пусти. Больно!

Как только трамвай отъехал, я ее отпустил.

— Уй, — сказала она с досадой, растирая запястье. — Ты что, псих?

— Не знаю, — сказал я, — мне еще этого никто не говорил. Но если хочешь, могу на эту тему подумать. — Я усмехнулся.

— Вчера было холодно тебе, а сегодня мне. Пойдем со мной, может, я и расскажу кое-что об этом. Но не здесь, здесь дует.