день, когда Эд ушёл. Он… был сам не свой после ссоры. А в тот день… я пришла домой, а он исчез, забрав большинство вещей и оставив записку.
Записку с извинениями, в которой не было даже лёгкого намёка на злость и обиду. С искренней нежностью и заботой.
На глаза заранее навернулись слёзы, но руки не выпускали листок.
«Ты была права, когда говорила, что не стоит ехать на практику. Признаю, я дурак.
Я забрал книги. Доел суп (спасибо, вкусный). Все артефакты отключил. Забрал печенье. Украл у тебя из шкатулки пару ленточек. Не то чтобы они могла потребоваться мне в ближайшее время, но все мои куда-то делись. Они теперь твои, если найдёшь.
И, кстати, присмотрись к Роланду Солена, ты ему небезразлична.
Извини, что так вышло. Люблю тебя.
Эд
Постскриптум: никто и никогда не найдёт ответ на вопрос, зачем представляться в записках, которые больше некому написать (грустный смех)»
На бумагу упала слеза.
Тогда не знала, что думать, не знаю и сейчас. Невнятные извинения «за то, что так вышло», теплота и явное нежелание ранить… Что он в конечном итоге чувствовал?
Если злость и обиду — почему так пишет?
Если нет, почему ушёл?
Я всё-таки задела его. Но чем? Я ведь много глупостей наговорила. Какая именно перешла грань?
В чём была сложность уж если не сказать всё лично, так хоть добавить на листок пару строк объяснений? Я хоть знала бы, за что извиниться при встрече. А встреча уже в этом мае, когда у Луны начнутся экзамены.
Я знаю, что должна извиниться, но нужно ли это ему? Или мне лучше просто замолчать?
Слёзы стыда и бессилия скатывались со щёк, падая на лист.
Внизу раздались голоса — отец вернулся и теперь, наверняка выслушивал от мамы новость о моём появлении. Время неудобных вопросов наступит очень скоро.
Я вытерла лицо, задержала дыхание, досчитала до десяти и, запихнув листы в конверт, швырнула к остальному барахлу, продолжая разбирать коробку.
— Книга.
Вот и она. Конечно, на самом дне.
— Где ж ещё тебе быть?!
…
29. Пацифика.
…
Вернувшись домой, я поглядела на часы. Спать ещё рано, да и не так сильно я устала. Разговор с родителями был весьма спокойным — они просто послушали, сделали какие-то выводы, но меня в них не посвятили. Начинает казаться, что и они, и Оливия, и Освальд с работы — всё смотрят за мной как за подопытной крысой и знают что-то, чего не знаю я.
— Надо написать ответ Луне.
Я подняться на чердак за коробкой, и достала из подвала несколько банок маринованных огурцов. Обернув их тряпочками для сохранности, поставила закатки в коробку и взялась за написание письма для дочери.
— «Здравствуй, Луна
Очень рада за тебя»
Не, не так. Не так чтоб я и рада.
— «…Я не возражаю против твоего решения. Я прекрасно помню Эдмунда и полностью ему доверяю».
Звучит очень… Лучше без части про доверие.
— «и уверена, что он станет хорошим учителем.
Я положила тебе огурчиков на случай, если у вас их нет (насколько я знаю, Эдмунд не особо их любит, и вряд ли делал закатки).
У меня новостей не много — сходила в театр. Была у бабушки с дедушкой. У них тоже всё в порядке.
И на будущее, пожалуйста, пиши чаще»
Я переписала текст с черновика, спрятала письмо в конверт, подписала именем дочери, вложила в коробку к банкам, и наложила заклинание, защищающее от воды. Не хотелось бы, чтобы рассол испортил бумагу, если банка разобьётся.
Взяв книгу по магии, я обернула её в ткань и повторила заклинание.
Что ж… настало время для второго письма. Но сложности возникли ещё при написании приветствия: как обратиться к Эдмунду? Просто по имени или более официально? Наверное, по имени. Всё-таки других знакомых из академии я при встрече так называю. Но не сокращённым: не «Эд», а «Эдмунд».
— «Здравствуй, Эдмунд»
И что дальше? «Рада была узнать, что ты хотя бы не мёртв»? Звучит именно так, как я это ощущаю, но совершенно неправильно.
— «Приятно знать, что ты в порядке.
Надеюсь, ты не против, что я положила Луне немного огурцов. Она их любит, а ты, насколько я помню, нет. (Предположила, что и на зиму не мариновал)»
Так. Звучит… не совсем плохо. Хотя…
Чем больше я думаю, тем меньше мне нравится. Но один раз я уже поговорила не подумав.
— Да нет, нормально, — я снова принялась скрести пером по черновику. — «Спасибо, что взялся учить Луну».
Теперь надо как-то спросить про зарплату. Не будет же он учить её бесплатно. Но как-то неловко вот так в открытую писать про деньги.
— «Я полагаю, наследники Адэра передали тебе деньги на её содержание и оплату труда? Если нет или этой суммы не будет хватать, сообщи».
Всё равно плохо. Но эту тему надо обсудить, раз Луна ничего не написала.
— «И ещё кое-что. Не знаю, нужна ли она тебе, но у меня осталась твоя книга».
Осталось, наверное, самое трудное — прощание и подпись. Вот как закончить письмо, чтоб и с теплотой, и не переборщить?
Я задумчиво уставилась в стену, невольно задумываясь в вине. Но я уже почти закончила, не напиваться же ради последней строчки.
— Жду ответа… жду ответа… «всегда на связи. Пацифика».
Я ещё раз перечитала письмо. Что ж… это не шедевр, но лучше, чем я надеялась.
Забавно, как сильно изменился у меня с годами почерк. Он и сейчас красивый, но уже не та каллиграфия, которой я пользовалась во времена академии.
Я запечатала конверт, подписала, защитила чарами и спрятала в коробке.
На конверте от письма Луны был указан обратный адрес. Я перенесла его на коробку, вписала дочь адресатом и завязала посылку. Завтра отнесу на почту.
Главы 30–32. Луна
…
30. Луна.
…
Я поднялась на верхний этаж башни, где стояли стол и кровать учителя, зная, что увижу одну из трёх вероятных картин: он спокойно спит в своей постели; он работает; он уснул, сидя за столом.
Спит за столом.
Я подошла ближе, чтобы разбудить, но с удивлением обнаружила перед учителем вовсе не расчёты, а пришедшее вчера мамино письмо, книгу и ответ. Что можно было такое писать, чтоб полночи просидеть за столом?
Читать чужую переписку, конечно, не вежливо, но…
Я просмотрела мамино письмо, написанное красивым, но несколько небрежным почерком, с витыми хвостиками у букв. «Приятно знать, что ты в порядке… огурцы… спасибо, что взялся учить