А вчера я иду по улице. Как всегда, улыбаюсь детям и всему, как вы сами понимаете, остальному.
Вдруг подходит ко мне этот тип. Как вы сами понимаете, абсолютно пьяный.
— Давай я тебя защищу, — говорит.
— От кого?
— От любого!
— Зачем?
— А это видишь? — сует мне в нос кулак.
— Ну, вижу.
— Ка-ак дам!
— Кому?
— Кому хочешь!
— Никто, — говорю, — представьте себе такую картину, меня совершенно не обижает.
Я интеллигентный человек, интеллигентно все ему и объясняю.
— А это видишь? — говорит и кулак опять мне в нос сует.
— Ну, вижу.
— Ка-ак дам!
— Кому?
— Кому хочешь!
— Зачем?
— А это видишь?
Очень мне, как вы сами понимаете, тоскливо стало и печально. Что есть у нас еще вот такие неприятные люди. И улыбаться я, безусловно, перестал. И захотелось мне вообще уйти. А он — цап меня! За рукав. И тянет, сами понимаете, в свою сторону. И показывает мне, как вы сами уже знаете, кулак.
Тут, надо мне должное отдать, вырвался я от него стремительно, а он меня снова схватил. Так крепко держит, что никак мне от него не вырваться. Тут я ему, сами понимаете, кулак в нос и сунул! Потому что, как вы сами понимаете, терпения у меня, как бы это сказать, не хватило.
А он говорит:
— Извините!
И сразу ушел.
Сами понимаете.
Будет суп
— Ты подожди меня здесь, — сказал мой брат, — а я сейчас.
Я остался стоять на лестнице в незнакомом мне доме. Потом мне надоело стоять на лестнице и я поднялся наверх в коридор. Коридор был пуст. Я остановился у двери, слегка приоткрытой, и почему-то мне вдруг показалось, что брат зашел именно в эту дверь. То есть я был даже уверен в этом. Я постучал. Дверь открылась, и передо мной возник старикашка с кастрюлькой: у старика была белая борода. Он щурился — видимо, плохо видел, и ресницы у старика были белые тоже.
— Мой брат… — начал я.
— Вот вы, — быстро меня перебил старик, — пойдемте со мной… вот сюда… вот… в кухню…
Он зажег газовую плиту. Посмотрел на меня как-то сбоку, (я стоял у дверей кухни) и налил в кастрюльку из крана воды.
— Будет суп, — объявил старик.
— Мой брат… — опять начал я.
— Просто к слову пришлось, — сказал старик. — Сейчас я буду резать лук. Вы не хотите со мной резать лук?
— Я не хочу резать лук, — сказал я.
— Вот зря, я вам дам нож…
— Зачем мне нож?
— Резать лук.
Он вытащил луковицу из кармана, аккуратно очистил, а кожуру преспокойно сжевал и съел.
— Не рекомендуют, а я все же ем…
— Я искал брата, — сказал я в нетерпении, — он куда-то зашел…
— У меня ваш брат, — сказал старик.
— У вас?
— Зайдите ко мне, я сейчас…
Я вошел в комнату старика. Брата там не было. Я хотел выйти, спросить старика, где же брат мой, когда его вовсе здесь нет. Я дернул дверь, но она не открылась. Видимо, я случайно защелкнул замок. Я сел на стул, оглядел комнату. На столе стоял живой гусь, привязанный за ноги к столу. Я удивился, как сразу его не заметил. В углу две теннисные ракетки. Портрет старухи в чепце. Вскорости кто-то дернул дверь.
— Я закрыт, — сказал я.
— У меня нет ключа, — сказал старик.
— Здесь нет брата! — крикнул я.
— Он на столе, — ответил старик.
— На столе гусь, — разозлился я.
— А ты не гусь? — спросил старик.
— Дурак! — крикнул я что было мочи.
Гусь заорал. Старик засмеялся.
— Ему нужно в суп, — сказал старик.
— Эй, — крикнул я, — открывайте!
Петлянье
Я не мог застать его дома. Он уходил из дома в пять утра. Старый больной человек уходил каждый день в пять утра. Куда он уходил, я не знал. Я подкараулил его в пять часов. Он как раз выходил из дома. Мне показалось, что он улыбался. Освещенный улыбкой, он прошел мимо. Я двинулся следом за ним. Он свернул за угол, прошел садик, вернулся в садик, свернул в переулок, потом в другой, потом в третий, потом обратно… Он явно петлял. Мне было не ясно, зачем он петляет. Я петлял вместе с ним, чтобы выяснить это. Я все время смотрел ему в затылок. Я не видел его лица. Но я чувствовал: он петляет с улыбкой. Он сел в садике на скамейку. Я устроился сзади, в кустах. Он сидел, вероятно, час. Я глядел на его затылок. Потом он встал и опять стал петлять, и после третьей петли я уже не пошел за ним. Я решил подождать его. Он прошел мимо меня. Я наблюдал за ним сквозь кусты. Потом я испугался, что он уйдет, перестанет петлять, я его потеряю. Я возобновил петлянье.
Прошел еще час. Мы петляли. Я еле шел от усталости. Он же, напротив, шел очень бодро. Мне нестерпимо хотелось сесть. Вдруг он остановился. Взглянул на часы. Я подошел поближе. Открывали винный ларек.
— Сто пятьдесят, — сказал он твердо.
— И мне, — сказал я.
— О! — он увидел меня. — И вы?!
— И я, — сказал я.
Каково
Он сидел в пятом углу.
— Каково вам? — спросил я.
— Никаково, — сказал он.
— Ну, а все-таки, каково? — спросил я.
— Никаково, — сказал он.
— Каково вам? — спросил я еще раз.
— Никаково, — сказал он, — мне никаково…
Фрулофф
— Я… Фрулофф Иннокентий Маевич… — шепчет Фрулофф Иннокентий Маевич.
— Заполняйте свой бланк молча, — говорит заполняющий рядом, — вы мне мешаете заполнять.
— А вы, пожалуйста, локоть уберите, — говорит Иннокентий Маевич, — уберите-ка свой локоть со стола.
— Если я свой локоть уберу, — говорит заполняющий рядом, — как же я тогда писать буду?
— А если я шептать не буду, как же я тогда писать буду?
— Мне совсем неинтересно знать, что вы Фрулофф, — сказал Петров.
— А мне — что вы — Петров, — сказал Фрулофф.
Он видел бланк Петрова.
Какой-то щупленький парнишка в маечке говорит:
— А может, он суфлер? Привык шептать, и все.
— Да, я суфлер, — сказал Фрулофф.
— Я, значит, угадал! — обрадовался парнишка.
Но никто не поверил. Суфлер! Так уж и суфлер! Что еще за суфлер? Быть не может. Так уж угадал!
Ну суфлер так суфлер. Ну, Фрулофф, мало ли… ну и бог с ним. Некоторые на него косились — суфлер — не суфлер? А потом коситься перестали, раз не космонавт. И все же известного артиста даже чаще встретишь, чем суфлера. А тут этот Фрулофф… суфлер… А может, он заслуженный суфлер?
Петров косился на Фрулоффа, все косился — взял да пересел. Раз здесь нотариальная контора, а не опера. Сел на другое место.
Фрулофф бланк написал, очереди своей дождался и подал лист в окошко.
— Вы чего тут написали? — спросили из окошка.
— Я… Фрулофф… — начал было Фрулофф.
В конторе засмеялись.
— Ну, а дальше? — спросили из окошка.
И Фрулофф продолжал:
— Иннокентий Маевич…
— Да я не об этом, — сказали из окошка, — ну а дальше-то, а дальше что вы написали? Вы все выдумали.
— Как это выдумал? Кто? Я?
— Не я же это писала. Не по форме у вас написано, понимаете? Да и вообще не ясно.
— Как же так не ясно? Я писал…
— Что вы написали, полюбуйтесь, — ерунду. Вот что вы написали: я, Фрулофф Иннокентий Маевич… суфлер…
— Два эф, — сказал Фрулофф. — В конце.
— «Суфлер» не надо, — продолжали из окошка. — Да будьте вы хоть кондитером или сапожником — это не имеет значения: понимаете? В данном случае это значения не имеет.
— Я? — спросил Фрулофф. Совсем уж невпопад.
— Да, да, не я же, вы! Дальше что вы написали, отдаете себе отчет? Пропустим… это же как можно! Ну что вы доверяете? Кому? Вы тут ничего не написали. Вон там под стеклом образцы, перепишите и… У вас не по форме все.
— Как не по форме? Скажите, что неправильно, — я перепишу, — сказал Фрулофф.
— Да у вас тут все неправильно. Буквально все.
— Как — все?
— Надо смотреть каждое слово, — сказали из окошка, — число сегодня какое? Идите и пишите. Хватит мне с вами. Взрослый человек. Я вам все объяснила. Все! Товарищи, помогите ему написать… Кто-нибудь помогите, очень уж непонятливый человек попался.
Петров вдруг предложил:
— Не стоит друг на друга обижаться, право, товарищ Фрулофф. Давайте я вам напишу, если уж на то пошло.
Фрулофф долго смотрел на Петрова.
— На что пошло? — спросил Фрулофф.
— Действительно, непонятливый какой-то, а еще суфлер. Ну, что там у вас такое?
Фрулофф протянул бланк Петрову.
— Нужно взять новый бланк, — пояснил Петров, — давайте я возьму.
— Я? — спросил Фрулофф.
— Ну, вы возьмите, все равно.
— Я не возьму, — сказал Фрулофф.
— Что вы хотите, не пойму? Да ну вас, ей-богу, в конце-то концов!
Петров стал раздражаться.
Парнишка в маечке сказал:
— Чего он действительно баламутит? Человек для него старается, а он баламутит.
Визгливо сказал, обращаясь ко всем. Но Фрулофф на него никакого внимания не обратил.