— А-а, недалеко. По ту сторону озера, миль 60 на запад. А Пунк миль 30 на запад торчит в лагере, ловит форель и попивает кофе, лентяй.
Они вместе посмеялись над ленивым Пунком, однако беспокойство Симпсона вспыхнуло с новой силой, словно кто подбросил веток в тлеющий костер. 60 миль! И это называется «недалеко»! Он совсем упал духом, не в силах поддерживать светскую беседу.
Молчание затягивалось. Дефо раскрыл кисет, набил табаком трубку, раскурил и запел одну из тех протяжных песен, которые пели первопроходцы, пробиравшиеся две сотни лет назад в глубь континента — в непрерывных войнах с природой, индейцами и друг с другом. Голос свободно разносился над водой, но лес, казалось, не принимал его, заглушал, не возвращая эха. Во время второй песни что-то произошло. Мелодия резко прервалась. Молодой человек быстро повернулся и успел заметить, как канадец, будто продолжая неслышно петь, открывал и закрывал рот, неотрывно глядя в одну точку расширенными от ужаса глазами. Словно опомнившись, он перестал хлопать челюстью и вскочил на ноги, при этом странно задирая нос вверх. И начал принюхиваться! Со стороны могло показаться, что никудышный актер пытается играть роль пса-ищейки. Зрелище производило тягостное впечатление.
«Обнюхав» все направления, проводник выделил одно, подветренное, в сторону озера, и повернулся туда лицом.
— Что случилось, черт побери! Ты чего-то боишься? — закричал Симпсон, но тут же понял, что это был глупый вопрос. Или у него нет глаз и он сам не видит бледного как снег канадца с трясущимися губами? Сбавив тон, молодой человек тем не менее не смог удержаться от вопросов.
— Что там? Лось? Привидения? Со всех сторон их окружал темный лес, ставший вдруг угрюмым, как сама смерть. Облетевший лист дуба спланировал в костер и там сгорел с громким щелчком, выбросив столбик дыма. Тысячи подобных мелочей, ничего не говорящие по отдельности, но невидимой рукой собранные вместе, опутали двух людей незримой, но крепкой сетью. Без слов было ясно, что рядом происходит нечто, чего они не в силах ясно представить. Но что теперь делать?
— Не задавать вопросов, Симпсон. Где у нас спички?
Бледность Дефо перешла в синеву. Он сел, закурил. Попытался успокоить товарища, оправдывая свое странное поведение.
— Это все песня. Когда я был ребенком, слышал колыбельную. Плохая песня, не буду петь больше.
Подобное объяснение никак не успокоило молодого человека, скорее наоборот, и проводник это понял. Теперь они оба были бессильны делать вид, что ничего не происходит, что их не коснулось смутное дыхание чего-то неведомого, сверхъестественного. Однако что тут можно было предпринять? С кем бороться? Куда бежать?
В конце концов они успокоились. Наваждение отступило, и они снова стали создавать видимость спокойствия и обыденности. И все же что-то не ладилось. Как ни старался, богослов не мог отыскать объяснения своему припадку иррационального ужаса. Может быть, виною усталость? Уже десять часов вечера: глубокая ночь для настоящих охотников! Измученный богослов осмелился предложить опытному следопыту свой вариант решения всех проблем: лечь спать. В ответ тот долго молчал, совершая, против обыкновения, массу ненужных мелких движений, собирался с мыслями и наконец спросил:
— Ты ничего не чуял?
— Нет, — ответил почти сердито уставший Симпсон.
— Совсем?
— Совсем!
— Хорошо! — сразу повеселел Дефо.
— А ты? — резко спросил Симпсон и тут же пожалел о сорвавшемся вопросе. Увы, слово не воробей, вылетит — не поймаешь.
Проводник снова помолчал, прежде чем ответить.
— Нет, я тоже ничего не чуял. Это все песня виновата. Ее пели первопроходцы, когда чуяли Вендиго.
— Что еще за Вендиго? — Симпсон всеми нервами ощутил, что вот она, тайна, которая коснулась их.
— Да так. Никто его не видел. Старый пьяница-таппер, рассказывал, что это такой зверь. Невидимый, жестокий, очень быстрый…
— Бабушкины сказки! Отпустите руку, Джозеф, я хочу спать! Завтра нам вставать с рассветом.
Дефо отпустил его руку, так и не рассказав всего, что хотел. В раздумье он посидел возле костра, пока его младший спутник возился в палатке, устраиваясь на ночлег, потом сходил за самодельным фонарем и заботливо поставил его у самого входа в палатку. Тени от тысячи веток, колебавшихся от легкого ветра, плясали на брезентовом полотнище. Охотники улеглись, не раздеваясь, хотя внутри было тепло и уютно. Не сговариваясь, они повиновались безотчетному чувству потерпевших крушение посреди враждебного, бушующего океана.
Ночью среди тысячи теней от веток появилась еще одна Тень. Та Самая, что, упав на певца, прервала его странную песню-заклинание.
Глава 3
Ночью Симпсон проснулся от странных звуков, едва угадываемых среди шума деревьев и плеска волн. Вернее, сначала, отдельно от него самого, пробудилась его тревога. Потом он тщетно прислушивался сквозь дремоту, но ничего не слышал от стука собственного сердца и шума в ушах. Прошло много времени, прежде чем источник звуков обнаружился не в лесу, не в озере, не на небесах, а совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, на соседней кровати. Это Дефо, укрывшись одеялом с головой, тоскливо и страшно стонал, как будто его кто-то мучил. Первым инстинктивным чувством Симпсона была острая жалость, вызвавшая слезы у него на глазах. Почему-то в воображении возник образ одинокого ребенка, плывущего в колыбели посреди океана. Что за чепуха лезет в голову? Он устало присел рядом и стал расспрашивать проводника.
— Дефо, что случилось? Тебе больно? У тебя горе? Фигура под одеялом не шевельнулась даже после того, как он потряс ее.
— Ты спишь, Джозеф?
Может быть, Дефо стонет во сне, потому что ему снится плохой сон? Тут он заметил, что голые ноги проводника высунулись наружу из-под полога палатки.
— Ты замерз?
Взяв свое одеяло, он укрыл товарища, но решил не тревожить его, втаскивая обратно в палатку.
Дефо лежал неподвижно, дышал ровно. Легко приложив руку к груди, можно было почувствовать спокойное биение его сердца.
— Тебе чем-нибудь помочь? Ты скажи.
Непонятно, что делать в такой ситуации. Симпсон снова прилег. Видимо, Дефо стонал во сне. Но как страшно! Этот стон запомнится ему теперь на всю оставшуюся жизнь. Не потревожит ли Джо спокойствие дикого леса? Долго еще богослов обдумывал случившееся, пытаясь, не без успеха, извлечь рациональное объяснение. Но в самой глубине души лежала неуспокоенная тревога.
Глава 4
Сон — лучшее лекарство. Он успокаивает, отодвигая все заботы на будущее, дает отдых, восстанавливает силы, но одновременно сон — это злейший враг в момент опасности, когда требуется полная мобилизация всех способностей. Он убаюкивает, когда надо бодрствовать, нашептывает успокаивающие глупости, когда надо смотреть в оба. Но что такое сон, когда ни предпринять ничего нельзя, ни успокоиться невозможно? Вязкая полудрема, не похожая ни на что: одна половина мозга затянута мраком, пока другая — то ли следит за событиями, то ли грезит наяву.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});