Парнишка не ответил, но стучаться перестал.
Я окинула взглядом безмятежно спящего Шеллака – некромант даже ухом не повел, хотя стук стоял такой, будто корабль брали на абордаж. Добавь сюда хоть пушечную пальбу, он все равно бы не проснулся.
Я не сильно сомневалась, когда нырнула в некромантские сапоги (которые, кстати говоря, были мне велики, но до своих было уж очень далеко идти) и быстро напялила юбку, не потрудившись даже затянуть ее поясом.
Заклинания на двери стояли слабенькие – рассчитаны на то, чтобы отпугнуть, а не защитить по-настоящему. Удивляюсь, как Шелу вообще удалось что-то из себя выжать.
Я быстро разорвала охранные связи, отодвинула тяжелую чугунную щеколду, которая поначалу совсем не хотела вылезать из теплого и уютного паза в стене, и вышла на пустую палубу.
Только-только начинало светать, и бледно-черничные отблески на прозрачном небе говорили о том, что всем порядочным некромантам, пиратам и прочей нечисти сейчас надо быть в своих кроватках и видеть десятый сон о добытых несметных сокровищах.
Приставучего мальчишку я нашла за дымоходной трубой, где тот прятался, зажимая в потных ладонях почерствевшую булку. Огромные наивные глаза смотрели на меня с нескрываемым восхищением.
Как такого юнца взяли себе Осы-самоубийцы? Неужели у одного из пиратов вдруг вспыхнули родительские чувства? Очень сомневаюсь. Такие бездушные убийцы, как Осы, скорее наймут на работу черного мага с риском для своих жалких шкур, чем будут подставлять себя, опекая неразумного мальчишку, которому еще, наверное, и четырнадцати нет.
– Чего хотел? – сонно повторила я. Мне не терпелось поскорее отделаться от мальчугана и вернуться досматривать свой сон про сокровища.
Мальчик снова не проронил ни звука – лишь причмокнул потрескавшимися губами и вытаращился на меня своими огромными глазищами.
«Немой, что ли?» – пронеслось у меня в голове, но я быстро отбросила эту мысль. Пираты такого сразу отправили бы подальше на дно, а не кормили бы черствым хлебом. И рядовым пиратам свежий редко достается – самая отборная еда уходит обычно капитану и его приближенным, а остальным, как водится, объедки, но зато с капитанского стола.
Постепенно мне становилось все неуютней и неуютней под столь пристальным и наглым взглядом. Так и хотелось рявкнуть, что я тебе, малец, не зверушка в королевском зоосаде, но язык сказать такое не поворачивался – слишком уж благоговейно смотрел на меня мальчик. Даже не на меня, а, я бы сказала, сквозь меня.
Я обернулась в поисках того, кто бы еще мог привлечь внимание мальчишки, но палуба была пуста, если не считать задремавших на своих постах пиратов и еще одного, видневшегося с подзорной трубой среди трепещущих парусов на эзельгофте.
– Ты там привидение увидел, или что? – не вытерпела я.
Спать хотелось до одури, и я уже начинала жалеть, что поддалась предательскому любопытству и встала с постели (на самом деле, эту жесткую кушетку трудно было назвать постелью в полном смысле этого слова, но жаловаться не приходилось).
Про привидение я упомянула шутки ради, но, когда кто-то тронул за плечо, меня чуть удар не хватил. Я уже приготовилась было выколоть обидчику глаз или, в крайнем случае, проклянуть его, как сзади раздался голос принца:
– Не спится?
Я повернулась, да так шустро, что от моей неуклюжести мы столкнулись с Пером лбами. Послышался опасный треск, будто череп надвое раскололся. Чей – понять не успела. Принц сочно выругался.
– Ты чего! Тут дети! – не удержалась я от праведного гнева, хотя сама не гнушалась резким словцом, когда возвращалась полупьяная из «Пиратского раздолья» и на мне с криками «Тетя-некромантка!» пыталась бусами повиснуть сельская малышня.
– Это ты про него, что ли? – потирая ушибленный лоб, хмыкнул принц.
– А кто он, по твоему, ваше-сочество? Пират-недоросток?
– Шрам, не надо, – мужчина поморщился. – Я уже давно не принц, мы оба об этом знаем. Не надо делать из меня врага всего человечества. Даже я уже смирился с тем, что умер, – пора бы и тебе признать очевидное.
Тон, с которым принц поучал меня жизни, не содержал в себе никакого видимого подвоха. Кажется, Пер реально устал от королевской суеты, черной икры на завтрак и лобстеров на обед. Мне бы его проблемы.
Я уставилась на принца, будто узрела его в первый раз. Взлохмаченные каштановые волосы торчали в разные стороны, взбудораженные легким морским бризом; по щекам пробивались аккуратно выбритые светлые баки; а в светлых чистых глазах даже в темноте можно было разглядеть теплый огонек. Я поймала себя на мысли, что Пер был полной противоположностью Шела, и, может, именно поэтому я подсознательно сторонилась принца, не хотела его впускать себе в душу.
А возможно, хотела, но не могла себе в этом признаться.
Триста лет назад, если мне память не изменяет, правил на острове Туманов король по имени Эл Красивый. Имя правителю дала заботливая мамаша, когда он еще ползал на четвереньках и питался размятой тыквенной кашицей, и тогда нельзя было точно сказать, насколько красивым вырастет король. Ожидания матери-королевы, к сожалению, не оправдались: мальчик рос зажатым, страшненьким, хромал на обе ноги (упал не с лошади, как любили врать придворные, а выпал из люльки) и терпеть не мог мяса ни в каком виде, а от одного вида крови падал в обморок. Отец Эла не сплоховал и подменил во всех документах имя сына, сделав его Элом Очаровательным. Вранья тот король не любил, а посему искренне верил в то, что его сын действительно обладал неким шармом, так сказать, изюминкой.
По правде говоря, лучше ребенку от этого не стало. Нянечки ласково кликали его очаровашкой, а мать так и вовсе души в нем не чаяла – не чаяла так, что вскорости померла, когда мальчику было только пятнадцать лет. А еще через три года отец Эла отправился на войну и, как водится за всеми слишком самонадеянными правителями, не вернулся.
Эл принимать корону отказывался категорически: сбегал в соседние леса, но там его быстро отлавливали, устраивал забастовки, протесты и голодовки. Нянечки обиделись на своего очаровашку и поувольнялись все разом, не потребовав даже зарплаты. Они говорили, дескать, смотреть не можем, как воспитанник наш страдает, – сердце кровью обливается. А воспитанник тем временем от излишней опеки оправился, вылечил хромоту у заезжего чернокнижника (неофициально, конечно, – юный король действовал инкогнито, но добрые люди все равно потом растрезвонили) и стал активно тренироваться, накачивать, так сказать, мускулатуру и зарабатывать себе имя бравого воина. Придворные дамы стали активно шушукаться: король вырос и оказался очень даже недурен собой, разве что улыбался редко.