И все равно — настоящая книга!
С «Темным карнавалом» в руке Рей Брэдбери появился на любимом перекрестке улиц Нортон и Олимпик, где с 1939 года торговал газетами.
Люди шли и шли. Одни проходили мимо, другие задерживались.
Вот самое удобное место и время похвастаться настоящей книгой!
25
27 сентября 1947 года Маргарет Макклюр и Рей Брэдбери поженились.
Со стороны жениха шафером был Рой Наррихансен, старый приятель, со стороны Мэгги — ее дружок гей Джон Номланд.
В конце концов, кому, как не гею, играть роль подружки?
Рей широким жестом предложил пять долларов священнику, проводившему брачную церемонию.
Тот спросил:
— Что это?
Рей ответил:
— Ваш гонорар за свадебный обряд.
— Но ведь вы писатель. Подозреваю, что вам эти деньги больше нужны.
Молодожены поселились в том же Венисе — в квартирке за 30 долларов в месяц, без телефона.
«Напротив находилась бензозаправочная станция с обыкновенной наружной телефонной будкой, — вспоминал Рей. — Заслышав звонок, я кидался через дорогу и отвечал, словно по собственной телефонной линии. Мы были так бедны, что телефон нам был не по карману».
Мэгги перешла из книжного магазина «Фаулер бразерс» в бюро проката «Эбби» и получала 42 доллара в неделю.
Рей зарабатывал немногим больше.
Зато был океан. Зато были долгие вечера.
Однажды, гуляя по берегу, Рей увидел руины старого пирса, полузанесенные песком, наполовину затопленные. «Смотри, как будто динозавр лежит!» Мэгги была очень осторожна, она ничего не сказала в ответ. А среди ночи Рей услышал вдали высокий тоскливый вой. Он встал, подошел к окну и понял, что это у Санта-Моники завывает сирена маяка.
«А может, это тот динозавр? — подумал он. — Может, он издали услышал вой маячной сирены и решил, что это через время, через эпохи зовет его другой такой же выживший в веках монстр».
И Брэдбери написал красивый рассказ «Ревун» («The Fog Horn»):
«Знаешь ли ты, что океан — это огромная снежинка, самая величайшая снежинка на свете? Океан вечно в движении, тысячи красок и форм, и никогда он не повторяется. Удивительно! Однажды ночью, много лет назад, я сидел на берегу один, й тут из глубин поднялись рыбы, все рыбы моря. Что-то привело их в наш залив, здесь они, дрожа и переливаясь, смотрели, смотрели на фонарь…
Красный огонь… белый… снова красный… белый…
И я видел странные глаза. Мне даже стало вдруг холодно.
До самой полуночи в море будто плавал исполинский павлиний хвост.
И вдруг без звука все эти миллионы рыб сгинули. Не знаю, может, они плыли сюда на паломничество? Удивительно! Только подумай сам, как им представлялась наша башня: высится над водой на семьдесят футов, сверкает божественным огнем, вещает голосом исполина. Они больше никогда не возвращались, но разве не может быть, что им почудилось, будто они предстали перед каким-нибудь рыбьим божеством? Да-да, в море чего только нет. Хотя мы построили так называемые субмарины, но пройдет еще десять тысяч веков, прежде чем мы ступим на землю подводного царства, придем в затонувший мир и узнаем настоящий страх. Подумать только: там, внизу, все еще 300 000 год до нашей эры! Мы тут трубим во все трубы, отхватываем друг у друга головы, а они живут в холодной пучине, двенадцать миль под водой, во времена столь же древние, как хвост какой-нибудь кометы…»38
Рассказ «Ревун» очень хорош, его можно много раз перечитывать.
«Целый год, Джонни, целый год несчастное чудовище лежит где-то в пучине, за тысячи миль от берега, на глубине двадцати миль, и ждет. Ему, быть может, миллион лет, этому одинокому зверю. Только представь себе: оно ждет миллион лет. Ты смог бы? Может, оно последнее из всего рода. Мне так почему-то кажется. И вот пять лет назад сюда пришли люди и построили этот маяк. Поставили своего Ревуна, и он ревет, ревет над Пучиной, куда, представь себе, ты ушел, чтобы спать и грезить о мире, где были тысячи тебе подобных; теперь же ты одинок, совсем одинок в мире, который не для тебя, в котором нужно прятаться. А голос Ревуна то зовет, то смолкнет, то зовет, то смолкнет, и ты просыпаешься на илистом дне Пучины, и глаза открываются, будто линзы огромного фотоаппарата, и ты поднимаешься медленно-медленно, потому что на твоих плечах груз океана, огромная тяжесть. Но зов Ревуна, слабый и такой знакомый, летит за тысячу миль, пронизывает толщу воды, и топка в твоем брюхе развивает пары, и ты плывешь вверх, плывешь медленно-медленно. Пожираешь косяки трески и мерлана, полчища медуз, и идешь выше, выше — всю осень, месяц за месяцем, весь сентябрь, когда начинаются туманы, и октябрь, когда туманы еще гуще. А Ревун все зовет, и в конце ноября, после того как ты изо дня в день приноравливался к давлению, поднимаясь в час на несколько футов, ты, наконец, у поверхности, и ты жив. Поневоле всплываешь медленно: если подняться сразу, тебя разорвет…»39
26
«У нас была большая любовь», — не раз повторял Рей.
А Мэгги смеялась: «Он тогда только и делал, что давал волю своим рукам».
Вечером они шли в ресторанчик, но иногда обходились просто парой хот-догов.
Денег ни на что не хватало, но Мэгги не жаловалась. Она была само терпение. Она понимала, что Рею надо писать. Она прекрасно понимала, что его успех — это их общий успех, и никогда не сомневалась, что Рею повезет.
Вставали в семь утра. Мэгги уезжала на работу, а Рей садился за пишущую машинку.
Иногда случалось и такое: вернувшись ненароком, Мэгги заставала мужа с мороженым в руках. О, как нехорошо! Двойное преступление: и уклоняется от работы, и подрывает семейный бюджет!
Но таким Мэгги и любила его.
27
«Я хорошо прочувствовал западную жизнь, — писал из Тулузы автору этой книги математик и писатель Сергей Соловьев. — Конечно, никто из писателей, западных и американских, в том числе Брэдбери, не мог не думать постоянно о финансовой стороне дела. Даже я со своей профессорской фиксированной зарплатой все время чувствую неуклонное финансовое давление и сопротивляюсь ему, так как вырос в иной культуре и с другими принципами; но одновременно я ощущаю, как психика моя продавливается, меняется. Беда в том, что на Западе (тем более в Америке) это не просто часть повседневной культуры. Определенное отношение к деньгам тут глубоко вросло в правила игры. Любая самостоятельность всегда напрямую связана с денежными отношениями. Человеку, попавшему в “банковский минус”, конечно, подрезают крылья, хотя поначалу ничего особо катастрофического не происходит. Конечно, Брэдбери в первые годы — только еще начав писать и публиковаться, но еще не став знаменитостью, вынужден был в какой-то степени жить за счет работавшей жены, и это должно было здорово давить на его и без того не очень прочную психику, создавая, так сказать, комплекс некоего “внутреннего долга”. В любом случае нерегулярность литературного заработка у Брэдбери, Фредерика Пола или Л. Рона Хаббарда, неважно у кого, приводила к постоянному обострению финансового вопроса…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});