посмотрели на буйные землячества франков, немцев, фрягов и даже чехов с поляками. Одному такому чеху, детине лет тридцати, проверенным способом поставили выпивку с закуской, а когда он пришел в разговорчивое состояние, то и расспросили.
Молодец жрал как не в себя, видать, житье ученическое не шибко сытное, но успевал честно отвечать на вопросы.
— Школ у нас три. Главная — глоссаторская, древние римские законы да правды изучает, другая лечение и третья богословие и право церковное.
— А риторику с филозофией?
— А как же, — рыгнул студиозус и всосал чуть ли не пол-кружки вина, — и риторику, и геометрию, и сочинения латинские и греческие.
В харчевню тем временем ввалилась еще компания студентов, среди которых русичи с недоумением увидели женщин.
— Жены, что ли? — подивился Илюха.
— Не, — сыто объяснил чех, — учатся с нами.
— Это что, — вытаращился Симеон, — баб в сколию допускают?
Студент с превосходством поглядел на него и снисходительно объяснил:
— И до учения, и среди учителей женщины есть.
Симеон аж перекрестился.
— У нас тут как? Прочие школы суть совокупность профессоров, а здесь — наша власть, мы сами ректора и советников выбираем! Потому абы кого преподавать не зовем, а только лучших.
— А сам-то не стар учиться? — поддел земляка Бежих.
— Не, — рассмеялся школяр. — Я всего седьмой год, а есть такие, кто и десять, и пятнадцать лет в студентах.
— И что, все годы тут сидят, во граде?
— Зачем же? Есть и другие школы, туда можно сходить, кого из знаменитых глоссаторов послушать.
— А пускают? — полюбопытствовал Илюха, твердо усвоивший, что иностранцев нигде особо не жалуют.
— Император даровал нам право свободно путешествовать по всей империи!
— Император и Яну Гусу обещал безопасный путь на собор и с собора, — буркнул себе под нос Бежих.
В Болонье, пользуясь в разы меньшими ценами, накупили еды и вернулись в Феррару как раз когда Сидор выпустил Авраамия. Владыка суздальский боле о бегстве не спорил, а молча открыл ларец и выдал счетом Илюхе с Бежихом серебра на расходы, чтобы все подготовить и разом утечь с собора. Почти все деньги ушли на наем барки и повозки, в которую до рассвета загрузили всякую справу, да и отправились к вымолам на реке По. Там забрали с собой все нужное, а прочую рухлядь наказали возчикам доставить до епископского двора в Павде[i], сами же погрузились на барку Козимо-мантуйца.
Головня почесал кончиком пера за ухом и снова заскрипел по бумаге: «От Ферары поиде рекою Павою, до Кьезы на бреге Белого моря[ii]»
Козимо легко правил баркой, река мерно и неспешно донесла их до нужного городка, где они сговорились с морским кормщиком доехать до Венеции.
Вот уж где Илюха ходил, раскрыв рот да роняя шапку — всем пройденным городам город! Стоял сей град на море, и стены и дома поднимались прямо из воды, по дороге не подъедешь. И вокруг вода, и вместо улиц вода, и ездят по нему в лодках и насадах, и дома велики, а иные и позолочены.
А сколько в том граде товаров! Даже в Любеке меньше! Кажин день корабли приходили изо всех земель — от Иерусалима и Царьграда, от Кафы и Турецкой земли, от сарачин и от немец.
А храм каменный, во имя Марка Евангелиста! Колонны разноцветного камня, и чудесные иконы будто золотом писаны, а на деле собраны греческими искусниками из разноцветных осколков — до самых сводов и на сводах тоже! Велика церковь, и святые стоят, прехитро резаны из мрамора!
Три дни беглецы ждали в Венеции попутного ветра, и все дни Илюха ходил любоваться в собор. Глазел на четырех позолоченных медных коней святого Марка, что над передними дверями стояли. И на двух убитых змеев, там же висевших.
Авраамий и Симеон все дни молились у мощей евангелиста и прочих многих святых, а те мощи латиняне в Царьграде награбили. А Илюха шарахался от восторга к возмущению, от полета души под сводами Святого Марка до заткнутого носа от вони в протоках меж домами.
Но подул поненте, ветер с захода, и неф с косыми парусами понес Илюху со товарищи через Белое море. До Поречи, Пулы, Осоры и, наконец, Сени, где они сошли на берег после расчета с кормщиком.
«И в тех городах живут хорватяне, язык их сходен с русским, а вера латинская».
Ехать по земле хорватской, где тебя понимают, куда как веселей, чем в немцах, не знающих ни слова на славянском наречии. Города и веси слились в одну нескончаемую череду — Далковац, Марковац, Мала Крсна, Лайковац… И на каждой остановке Авраамий и Симеон молились об успехе путешествия, да о том, чтобы не настигла погоня. Но Илюха и Бежих считали, что их уже не догонят — митрополит Сидор слишком занят делами собора, вряд ли он спохватился раньше, чем через день. А если и спохватился, то посланные по следу наверняка погнались за повозкой. Илюха знал, что если взяться, да расспросить как следует, то можно след сыскать, но это ж надо взяться! Да и кто будет спрашивать — служки митрополита Киевского? Ну и с чего на их вопросы фряжским людишкам отвечать? Чай, не тамошние власти. А коли не догнали до Кьоджи, то дальше можно и не стараться — на море следов нет.
Потому вместо молебнов Илюха с Беджихом проводили время в корчмах, рассказывая о своих странствиях. На такое развлечение собиралось порой человек по сорок, и кто-нибудь обязательно угощал путешественников. В угорской державе, в городе Загребе их даже позвали ко двору сербского деспота Юрия Бранковича, возжелавшего послушать про далекие русские княжества, Новгород, Ригу и прочие города. Царство-то Сербское турецкий царь Амурат попленил, вот и жил деспот с женою, детьми и придворными на чужбине. Выслушал Бранкович рассказчиков, расспросил, велел накормить и даже пожаловал золотой дукат.
Симеон в тот вечер сильно им пенял, что не пошли помолиться в церковь, где в раке лежало нетленное тело одного из младенцев, избитых царем Иродом при рождестве Господа Иисуса Христа. Но Авраамий сказал, что на тот дукат они до дома доехать смогут.
Илюха покопался в бирках с зарубками, выбрал несколько и, старательно сопя, принялся с них переписывать расстояния: «От Загреба до Копрыницы десять миль, и до реки Давы еще миля. Та река у рубежа Словенской земли с Угорскою землею. А от Дравы до Будина двадцать семь миль. И Будин есть град стольный угорского королевства, и стоит на славной реке Дунай. А из Будина за Дунай перевезлись и поехали на четвертый