песенок-частушек в их репертуаре было поистине море.
– Завлека-а-тельный Серёжа, – начинает ласковым голосом Лепестинья Фёдоровна.
– Нос рябой, ко-ря-ва харя! – грохает Дмитрий Леонтьевич.
А далее – хором:
– Ой-лы, чиндалы, лычка-чинда чечевинда – ох, кручинда-чиндала!
Десятки лет они пели-сочиняли, и только в 21-м веке, когда уже и дяди Мити не было, их творчество получило известность: бийское телевидение, услышав однажды про народную певунью-сочинительницу, наведалось несколько раз к ней, рассказало про неё…
А дядя Митя был еще и настоящий воин-герой: всю войну прошел в пехоте! До Будапешта дошел, и даже там, в страшнейших уличных боях, сумел остаться живым.
– Пробираемся вдоль стенки – и вдруг оказываемся как на расстреле! – рассказывал дядя Митя. – Стрельба, кирпичная пылища такая, что ничего не видно. Пыль малость осядет, вижу – всех перебило… А я цел!
Однако, как фантазер-сочинитель, да еще хлебнув лишнего, дядя Митя мог пуститься в такие фантазии – только держись! Тётя Лепа и удерживала: от погони на танке за Гитлером, например. Хотя это было не хвастовство, а фантастическое сочинительство – так все и понимали, и относились с пониманием.
Ну, и еще про один бой Дмитрий Леонтьевич рассказывал… Закончилась война, вернулся он в Горный Алтай, в свою деревню. К молодой жене. Легли спать… И тут на них напали … полчища клопов!
– Да во-о-т такие клопы! – показывал дядя Митя свой здоровенный ноготь. – Ну всё, думаю – пропал, погиб!
Уже и в старости он рассказывал как-то за столом эту историю, надев военную фуражку и китель – весь в орденах и медалях.
Хохотали до слёз…
Если тётя Лепа с дядей Митей – певцы-сочинители, то тётя Тася – мастерица на всякие словечки и выражения. Это и по характеру ей подходило: острая на язык, решительная, боевая. Крутясь целый день по хозяйству, она и сыпала словечки на любые ситуации. Обожглась, укололась:
– Куток!..
Случилось что-нибудь поострее:
– Ёкарный бабай!..
А когда я швырнул в коридоре новенький, большой, красивый резиновый мяч, и он тут же напоролся на что-то острое, мигом и непоправимо сдулся, тётя Тася произнесла своё коронное:
– Надолго собаке блин…
Порвались ли новые штаны, раззявились ли новые ботинки, поломались ли новые санки:
– Надолго собаке блин.
Нехорошую женщину тётя Тася могла назвать так:
– Сука меделянская!
А мужчину:
– Уразбай покровский!
Но это – только словесные характеристики за глаза : открытых скандалов с кем-нибудь я не помню.
Хотя нравы вокруг – именно вокруг, в жизни – были грубые, жестокие. Бедность – мать всех пороков… С получки, аванса – новостройка вся гудела и шаталась от пьяного разгула. Доводилось мне видеть и жестокие, массовые пьяные драки мужиков… Застал я, кстати, и времена, когда пацаны – подростки ходили улица на улицу и даже район на район: орали, кидались камнями, наступали – отступали. Кажется, это везде закончилось к 1970-м годам, когда повсюду пришел телевизор.
Они молятся за меня
Осмысленно я приехал в Верхний Уймон первый раз в 1983 году, в отпуск, из Питера. Помню, мой тогдашний приятель, аспирант ленинградского вуза, сам – из Бийска, представлял меня своим друзьям-знакомым на невских берегах так:
– Атаманов – наш сибирский князь!
Имея в виду, конечно, корни от Вахрамея Атаманова.
Осмысленно-то осмысленно, да только вот религиозные, духовные вопросы оставались для меня закрытыми наглухо, напрочь, абсолютно. И поговорить на эти темы было не с кем. Так, какие-то отголоски, самые первые шаги, небольшое приоткрытие. Иду по улице, а навстречу парень, голый по пояс, не местный. Уймонская старушка при виде парня крестится, отворачивается в сторону, пытается его усовестить… Потом и на меня обращает внимание: а ты кто таков, чей будешь?
– Атаманов, правнук Вахрамея Семеныча.
Старушка глядит на меня пристальней, выдает приговор:
– А ты на него не пох-о-ож…
Но тут же спохватывается: да, каждый таков, каким его Господь создал, у каждого свой образ и подобие Божие. А потом и поговорили мы с ней хорошо, душевно: признала своим. Но отошел в сторону – и снова житейская суета и страсти, грехи и пороки… А я ведь еще и журналистом был, газетчиком. Вспоминаю сейчас с ужасом всю белиберду, которую выводило моё перо про социалистическое соревнование, трудовые вахты, перевыполнение плана… Ничего этого в природе не существовало! Не просто враньё – фантасмагория, притом напряженная, жесткая, жестокая… Как в таких условиях умудрился написать очерк – путевые заметки, для журнала «Нева» – ума не приложу. Под пьяный рёв соседей по коммуналке в Питере, да со всех сторон – да еще и сам, голубчик, хорош: я же говорю – все грехи и пороки. Я был для них полностью открыт – беззащитен. Мотало меня – как соринку в Катуни! Только молитвы моих родных староверов, пребывающих – я надеюсь – у престола Божия, меня и спасали.
Они меня вымолили. Только так могу объяснить своё второе рождение – во Христе, и открытый взгляд на мир.
В 2010-м году еще раз приехал в Верхний Уймон. Снова прошелся по усадьбе Вахрамея Семёныча Атаманова. В самый туристический сезон попал – вместе со мной ходила англоязычная группа, и всё-то было слышно: Рерих, Рерих, Рерих. Я – с полным пониманием: если бы не заехал сюда Рерих в 1926 году, вероятнее всего, вообще бы никаких туристов и музеев в Уймоне не было, и про Атамановых никто бы не узнал.
Мой сын Александр Атаманов во дворе музея-усадьбы. Ему 16 лет. 2010 год.
Как они здесь жили, добывали хлеб в поте лица своего, молились. И как за своё трудолюбие, благочестие, цельность натуры и справедливость – перед советской властью поплатились.
Теперь здесь красиво и спокойно: растут цветы, бродят по траве-мураве мирные туристы со всего света, слушают экскурсоводов, покупают сувениры. Расходятся по миру книги и открытки, звучат имена и названия: Горный Алтай, Верхний Уймон, Николай Рерих, Беловодье, Вахрамей Атаманов…
Музей-усадьба Н.К. Рериха – В.С. Атаманова.
Реальная жизнь, однако, очень и очень сложна. И своим подвигом мои предки показали миру, как надо стоять за правду, отстаивать Добро – и хранить свою веру.
Теперь и я сподобился молиться за моих родных староверов.
2014 год
Елена
Рассказ
Занавеска на окне колыхалась от утреннего ветерка, и тёплый, ласковый лучик давно уже играл на подушке, стараясь заглянуть