Читать интересную книгу В садах Эдема - Владимир Данчук

В конце 1850-х годов в России было 300 тысяч помещиков и 11 миллионов крепостных крестьян из общего числа населения в 74 миллиона человек (1858). Что удивительно, это количество «крепостных душ», с небольшими колебаниями, сохранялось аж от 1812 года – не росло… Меня немножко покоробило, что Самарин так яростно, без «философских отступлений», оспаривает вообще «право крепости». Понятно, время настало, пришла пора действий, но… кое в чём можно было бы оговориться. В колебаниях правительства всё-таки есть грустная, никому не нужная теперь мудрость: государственные мужи если не умом, то инстинктом чувствовали, как опасно трогать крестьянскую лаву – не обрушить бы Россию. Если бы только крестьяне были «крепки» не лицу, не помещику, а земле… Они ведь так и понимали это дело: мы, мол, ваши, а земля – наша. Община крестьянская (мир, которым стояло Русское царство) стала разъезжаться в разные стороны, «поползла» со времени реформы. Может быть, тут не только и не столько реформа виновата, сколько дух времени «руку приложил» – может быть. Наступала эпоха атомизации…

Лизанька спорит с бабушкой:

– Вок ты поп’обуй, поп’обуй – сдевай шко-нибудь без Бохыей помощи! Ничего не сделаех!

– Да вот я сегодня из магазина шла. Никто мне не помог. Еле дотащилась с сумками, – возражает бабушка.

– Вок потому ты и дотащилась, – горячо говорит Лизанька, – что тебе Бог помог. Если бы не помог, ты бы упала.

Нам она доверительно сообщила, что бабушка «мажет губы – огнём».

Из Бестиария

Мягкую лапу пожавши и горько вздохнув, гладкощёкийСкорбно Котёнок направил стопы свои к дому, но прежде,Чем полосатолюбимого Тигра умчит неизбежноГромкошумящее чудище, нежной любовью томимый,Станом божественно-стройным, главой, увенчанной пушистымГребнем волос, да и золотом блещущей плюшевой шкуркойОчи, печалью затмённые, так захотел насладить он,Что, ушкорозовый, скрылся за бренною сенью забораИ, не желая ослушаться ласкововластного Друга,Чудным виденьем смягчал он тоскою стеснённое сердце,Кротко вручая судьбу бедоносным богам, и молитвуНепобедимосмиренную приняли боги – бессмертныхДрогнули души сочувствием, Пеннорождённая личноПоворошила опилки в главе изумлённого Тигра…

Часть вторая

03.01.85

Я отдежурил двое с половиною суток: с вечера 30-го до утра 2-го; устал и полдня отсыпался.

Ездили с Лизанькой на санках на молочную кухню. Через дорогу несу её на руках. Морщась от ветра, она спрашивает:

– А мохно такую махынку купить – для пикания (питания)?

– Какую машинку? – невнимательно переспрашиваю я, поглядывая по сторонам в ожидании перехода.

– Для пикания! Шкобы не ходить! Нахмёх (нажмёшь)… пок’утишь учку, и пикание польётся… И не нага ходить никуга.

– Как ты хорошо придумала! Да вот где её взять-то, такую машинку?

– Купить! В магазине!

– Хм, что-то я таких магазинов не знаю – где они есть?

– В Сузгале!.. Кам возле сканции… возле скан ции… – не может удержаться и привычно добавляет, – возле сканции «Аврора» есь такой маенький магазин, киосок есь, и кам, в агном отделе, прогают (продают) такие махынки…

Оля учит Лизаньку произносить «ш» вместо её обыкновенного малороссийского «х»:

– Скажи, Лизанька, «кушать»…

И маленькая девочка, так непривычно, так мягко выговаривая, повторяет:

– Ку-шать…

– Шапка?

– Ша-апка…

Пока я был на дежурстве, бабушка научила Иванушку хлопать в ладоши. То есть он сам – научился. В очередной раз она стала подкидывать его на руках, припевая:

– А ладушки-ладушки!.. Ладушки-оладушки!..

А Иванушка взял да и захлопал в ладоши.

Вечером – сдавал бутылки, промёрз до костей…

Миша прислал поздравительную открытку с Рождеством Христовым (в конверте): «Володя, друг мой, поздравляю с наступающим Праздником! И Оле поклон, и Лизаньку с Ванечкой поцелуй за меня. У нас скрипучие морозы и ясный месяц; дымы над крышами качаются, как цапли; всё прорывает где-то какие-то трубы, и на улицах во все стороны – ледяные языки. Храм, видимый из окна, окружённый великолепными хрустальными деревьями, весь в сияющем тумане. Особенно прекрасен он, когда косматое солнце встаёт над холмом и обдаёт город неземным нежным светом, тем драгоценным пурпуром, что молодит и облагораживает даже самое пустяковое и незначащее. Друг мой, милый друг мой… Храни вас всех Господь. Ждём в гости. Помню: обещался».

05.01.85, суббота перед Рождеством Христовым

Вчера я дежурил, а нынче утром, сдав дежурство, отстоял обедню и причастился – с Лизанькою вместе (Олечка очень удачно подвезла её к концу службы). Народу было – пропасть. Одних причащающихся было, наверное, более сотни человек (хотя – как там сосчитаешь).

А в половине 2-го я на вокзале встречал батюшку; о. Иоанн очень доволен своим визитом к московским «овцам», говорит, что привёз «новые идеи, которые надо обсудить». Танечка и Новиковы прислали нам с батюшкою разные подарки и лакомства. У нас хоть и ветрено, но тепло – днём где-то около 8 градусов, а в Москве -20°.

Танечка пишет: «Мы встречали новый год с батюшкою, тихо беседуя. Володя спел ему свои новые песни. Но наша спокойная жизнь нарушилась с приездом мамы. Хотя видно: за этот год мама немного успокоилась, уже не так остро переживает наше воцерковление. Я же мучаюсь бессилием объяснить ей хотя бы немного себя. Вот, год не виделись с нею, так хочется её приласкать, успокоить, но ничего не получается – смотрит недоверчиво. Ну, в чём можно нас подозревать? Ходим в церковь – вот и всё… Не знаю, как мы будем встречать Рождество Спасителя…»

09.01.85.

Идём с Лизанькою на молочную кухню – за питанием для Иванушки. Мимо нас проходят мама с девочкой, такого же, примерно, возраста. Лизанька провожает их взглядом:

– А у этой девочки есь братец?

– Не знаю. Может быть, и есть.

– А у меня есь братец Иванухка!

– Правильно, Лизанька.

– Нас теперь у вас гвое!

– Да. А раньше была только ты одна.

– И я не была сеск’ица…

– Да, была просто маленькая девочка Лизанька.

Заторопилась. Задирая головку, заглядывая мне в лицо:

– Была девочка Лизанька, а кипей (теперь) сеск’ица. Кага у меня не было братца Иванухки, я была просто девочка, а появился братец Иванухка, я стала сеск’ица…

И засмеялась удивлённо:

– Братец и сеск’ица!

Вигель о южной ссылке Пушкина в Мае 1820-го года: «Когда Петербург был полон людей, велегласно проповедающих правила, которые прямо вели к истреблению монархической власти, когда ни один из них не был потревожен, надобно же было, чтобы пострадал юноша, чуждый их затеям, как показали последствия. Дотоле никто за политические мнения не был преследуем, и Пушкин был первым, можно сказать, единственным тогда мучеником за веру, которой даже не исповедовал… Если хотели поразить ужасом вольнодумцев, за безделицу не пощадив любимца друзей русской литературы, то цель была достигнута. Куда девался либерализм! Он исчез, как будто ушёл в землю, всё умолкло. Но тогда-то именно и начал он делаться опасен…»

14.01.85, Обрезание Господне, вечером, в 10-ом часу (-19°)

Вчера мы с Лизанькою были в храме (она причастилась) и в библиотеке. Благодаря моей волшебной маленькой девочке, мне безо всяких проволочек перерегистрировали билет, и вообще тон служащих со мною делается всё домашнее. Меня это радует несказанно.

Иванушка уже совершенно свободно сидит без посторонней помощи и на лукавую просьбу: «Иванушка, покажи, как медвежонок головой качает?» – раскрывает свой беззубый ротик в простодушной улыбке («ощеряется» – шучу я, «осклабляется» – поправляет меня Олечка) и мотается из стороны в сторону всем тельцем, как цветочек на ветру.

Лизанька начинает читать… Уже несколько дней назад она прочитывала знакомые слова (которые умеет писать), находя их в тексте. А тут открыла книжку с птицами (для раскрашивания) и, побормотав немного про себя, прочитала:

– Зяб-лик… Скво-рец… Лас-точ-ка…

На «Синице» спуталась, устала.

В последние дни часто поёт: «Миленький отесинька! Славненький чудесинька!» Подбежит, прижмётся.

Попалась в руки старая карточка с записями: «Буратино-Клювоносик… „Мёртвый голубочек – а как он воскреснет?” (Это мы с нею гуляли и увидели на дороге раздавленную птицу: „Как? – волнуясь, спрашивала маленькая девочка. – Как он воскреснет? Он же… расп’ющенный?”)… Иванушка на престоле…» – не помню, по какому поводу.

Чугунов пишет: кажется, у Гали проблемы с беременностью… И обо мне: «Жалею душа моя, что не выбрал времени почитать твою переписку; не жури себя напрасно и не говори лишнего. Гоголев и тот заметил, что Данчук восстановит нам эпистолярный жанр. Меня же весьма интересует твой взгляд на искусство, но более всего чуткость к слову… Читаю Карамзина – он сделал меня патриотом, то есть не думай, что я до сей поры не имел любви к отечеству, но отныне она сделалась трепетной. Хомяков укрепил это чувство в моей душе… Ты отказываешь атеистам в уме; я отказываю им и в художественном восприятии. Вероятно, Миша путает ум с остроумием, иначе непонятны его возражения. У вас, по всему, всё ещё продолжается перепалка…