Они уходят. Мара некоторое время еще стоит у Доски почета. Межулисом надо поинтересоваться — это ясно.
Собравшись отойти, Мара замечает еще одно знакомое лицо. На Доске почета, перед которой она все еще стоит, в самом центре красуется портрет Пурвнта.
* * *
Собеседник Мары — директор таксомоторного парка — напоминает профессора Ландовского: он то и дело пускается в многословные рассуждения, которые в общем-то мало что объясняют Маре. Но обычно люди, которые любят свою работу, любят и поговорить о ней…
На директоре кожаная куртка, как и у большинства шоферов. В каждой фразе его чувствуется глубокое понимание дела, которым он руководит. Видно, что этот человек немало лет сам покрутил баранку.
— Вообще-то ангелов у нас нет. Но если б все работали, как Пурвит, выполнение плана меня не беспокоило бы. Сами посудите: без году неделя, как он перешел к нам из транспортной базы, а уже на Доску почета угодил. Не хотелось давать ему отпуск, но что поделаешь — остался без машины, а свободной не было. Я ведь не могу заставить его сидеть тут и дожидаться, пока кто-нибудь из товарищей заболеет. При нашей бригадной системе не было возможности сразу предоставить ему другую машину. Пурвит это знает, потому сам и попросил дать ему теперь отгул. А знаете, — директор неожиданно приглушает голос, — если бы у меня было побольше свободного времени, я, наверно, засел бы писать роман. Особенно часто я об этом думал, когда сам работал на такси. Бывало, едешь и рассуждаешь про себя: вот счетчик крутится и крутится, он отмечает только рубли и километры. А ведь в машине сидят люди. Один смеется, другой плачет, один болтает без умолку, другой молчит. После смены иной раз сам себе кажешься таксомотором — нет, какой там! — целым автобусом, набитым разными людьми… А они переговариваются, рассказывают анекдоты, жалуются на судьбу, радуются успехам, целуются, рассуждают, где можно подработать, мечтают о чем-нибудь красивом. Знаете, люди, они вроде дорог: на каждой свои рытвины, свои ухабы. Но большинство — хорошие, настоящие люди!
Мара его больше не слушает. Из открытого окна, у которого стоит ее стул, до нее донесся голос Межулиса.
— В Ленинград? С удовольствием! — говорит он. — А когда выезжать?
— Сегодня вечером.
— Вечером у меня есть дело поважнее, — говорит Межулис.
— Вы совсем не слушаете! — не на шутку обижается директор.
— А на каком счету у вас Межулис? — спрашивает Мара, казалось бы, ни с того ни с сего.
— Человек, — директор разводит руками. — Воспитываем, делаем, что можем…
В кабинет без стука входит Мурьян.
— Ну, что у вас, товарищ Мурьян? — вежливо спрашивает директор.
— Да все то же, — недовольным тоном отвечает Мурьян. — Жена в роддоме, ребенка оставить не с кем, а вы все одними обещаниями кормите…
— Потом поговорим, Мурьян. У меня вот как раз товарищ из…
— Из редакции, — опережает его Мара.
Мурьяиу только того и надо.
— Вы из редакции? Так напишите, что ребенка не могу устроить в детсад.
— Без паники, Мурьян, — урезонивает его директор, а затем, как бы извиняясь, обращается к Маре: — Ничего, и эту трудность одолеем.
* * *
По дороге к воротам Мара оказывается свидетелем маленького эпизода, который придает ее подозрениям уже вполне определенное направление.
Диспетчерская. Стены увешаны плакатами автоинспекции, распоряжениями директора, сведениями о забытых в такси вещах и оставленных в залог документах. В диспетчерской никого нет.
— Шофер машины 54–25, сдайте кассу и путевку, — слышен неторопливый женский голос из репродуктора.
Межулис распределяет деньги на две пачки. Большую он сует в карман, меньшую вместе с путевкой подает в окошко.
— Разрешите, — говорит он и придвигает поближе к себе телефонный аппарат. — У кинотеатра «Пионерис»? Ладно, в шесть буду! — договаривается он с кем-то.
* * *
По вечернему бульвару идет погруженный в раздумье человек. Когда он входит в пространство, освещенное витриной кинотеатра, мы узнаем Эрберта. Он проходит мимо Мары. Она сидит на скамье, усеянной влажными листьями, и с видом школьницы записывает что-то в толстую общую тетрадь.
Эрберт останавливается у входа и смотрит на часы — без десяти шесть. Он оглядывается по сторонам, отыскивая кого-то глазами.
— Нет лишнего билетика? — обращаются к нему.
Эрберт даже не отвечает на вопрос.
Мара прилежно рисует. На странице появляется изображение такси с несуразно большим номером «24–25 ЛАГ», папироса с измятым мундштуком, лицо с чертами Межулиса. Рядом она вырисовывает большой вопросительный знак. Как раз на него опускается сорванный ветром листик. Мара смахивает его.
— Готовишься к экзамену в автоинспекции? — произносит Эрберт, незаметно подсевший к ней — Добрый вечер!
Мара захлопывает тетрадь, на которой крупными буквами выведено:
«КТО УКРАЛ ТАКСИ??»
— Может быть, я? — шутит Эрберт,
Мара подымает воротник и ежится.
— Продрогла я совсем.
Эрберт заглядывает в глаза девушки, прикасается рукой к ее лбу.
— Температуры у меня нет, — говорит Мара. — Знаешь, а Григаст все-таки сжалился надо мной.
— Поздравляю! Значит, повышение временно откладывается… А что, если б ты все-таки надела пальто? — Эрберт берет лежащее на скамье пальто.
— Пошли.
— Может, есть два лишних билета? — умоляюще просит у самых дверей шестнадцатилетний юнец. — Вопрос жизни и смерти! — добавляет он, оглядываясь на девушку рядом.
— А может, отдадим? — говорит Эрберт. — Честно говоря, сегодня мне…
Мара решительно ведет его в кинотеатр.
В вестибюле, отделенном от улицы стеной из сплошного стекла, — фотовыставка. Пейзажи, портреты, стройки, машины, космические ракеты и космонавты — документы эпохи. Их с интересом рассматривают посетители кино.
Мара с Эрбертом, занятые каждый своими мыслями, проходят мимо стенда.
— Подумаешь, великое дело, — говорит Мара, — попасть или не попасть в кино! Вот у меня действительно вопрос жизни и смерти…
— Не шути такими словами. Знала бы ты…
— Если я опять оскандалюсь, то даже Григаст не спасет меня от архива!
— Это тоже можно пережить, — улыбка Эрберта вымучена. — А вон без «Витафана» я как без рук.
— Ты насчет диссертации?
— Диссертация может и подождать. А больные? Для многих «Витафан» был последней надеждой… Ты, Мара, не сердись, но сегодня мне и впрямь не до кино.
Мара смотрит на Эрберта и нежно касается его лба рукой.
— И это говорит знаменитый врач… Нет, тебе определенно надо сегодня развлечься. Увидишь, как это поможет!