— Но почему?
— Потому что я никогда не была матерью и не знаю, что это такое — приложить ребенка к груди.
— Подожди, мне сказали, что у тебя есть дочь?
— Я ее не рожала, да и узнала о ребенке, когда ей исполнилось уже четыре года. Креил и Строггорн это решали без меня. Строггорн — понятно, хотел от меня ребенка и в какой-то мере искупить свою вину за того, что я потеряла, а Креил — я и сама не знаю, зачем он это сделал. Трудно иногда понять такого человека как он. Так что, можно сказать, у меня не было детей. И это за столетия моей жизни. И, во всяком случае на Земле, уже не будет.
Тина не могла понять почему, но сейчас ее охватила жалость к Аолле. Такая могущественная женщина, сделавшая так много в своей жизни и поднявшаяся от обыкновенной проститутки на невероятную высоту, она была при этом предельно несчастлива. И казалось, что даже любовь Строггорна никак не могла сделать ее счастливее.
— Ты жалеешь, Аолла, что так сложилось?
— Я жалею, что не родилась самой обычной женщиной, что никогда не имела нормальной семьи, только несколько лет с Креилом, а этого — так мало! Иногда я задумываюсь о том, что никогда не имела нормального человеческого счастья, при этом формально имея все, что только можно пожелать, и, мне кажется, уже никогда не буду его иметь.
— Аолла, — совсем тихо спросила Тина, — а ты любишь Строггорна?
— Не знаю. Иногда, я просто его ненавижу! А иногда… Трудно сказать. Он тяжелый человек, мне временами кажется, что я для него вообще не существую, и он вспоминает обо мне, когда возникает опасность меня потерять. Я как-то пробовала его разозлить, изменила, так он долго потом смеялся, и сказал, что если это меня развлекает, то он не будет возражать, но конечно, тогда я должна ему разрешить аналогичное поведение. Впрочем, когда меня по пять лет не бывало на Земле, у него были женщины, но очень редко и все это так для него несерьезно, что мне по-хорошему его даже бессмысленно упрекать. Он прочитает мне лекцию по физиологии мужчины и женщины и будет долго смеяться. Обычно перед слиянием он мне сам обо всем честно рассказывает.
— Странные у вас отношения.
— Тина, а ты изменяла когда-нибудь Креилу?
— После того, как уже сошлись насовсем, нет. Не знаю. Я ведь его очень любила всегда, как-то не существовали другие мужчины. И потом, насколько я понимаю, Креила никогда не надо об этом просить. Если я хотела близости, он всегда находил на это время, как бы не был занят. Он считал неприличным вынуждать меня просить об этом. Мусульманское воспитание в нем всегда сказывалось. Поэтому с ним как-то не возникает такой потребности — искать других мужчин. Я думаю, когда ты жила с ним, было также?
— Да. Он сразу избавил меня от необходимости кого-то искать. Я была очень больна. С одной стороны мне был нужен мужчина, а с другой — я испытывала к ним отвращение. И он очень помог мне тогда. Ты не сердись на него за то, что было у нас.
— Я не могу сердиться. Я же была мертва. Так что не имею на это никакого права, — Тина с сожалением посмотрела, что Лион прекратил есть. У него был отменный аппетит, и он успел высосать молоко из обеих грудей. Тина была благодарна Тине Роджер, у которой оказалось много молока.
Лион задремал, Тина осторожно погладила его мягкие пушистые волосы, и Аолла, не выдержав этой картины, быстро ушла, пообещав вернуться через несколько часов, чтобы сменить Тину.
Андрей поежился от холода и поплотнее закутался в просторный красный балдахин монаха. Третий день они путешествовали с Ги Ли, переходя из одной деревни в другую. Одежда Тибетских монахов в этой части Китая обеспечивала им автоматический кров и еду.
Андрей удивлялся себе: меньше двух лет, проведенных в Аль-Ришаде, приучили его не только к постоянному комфорту, но и к хорошей еде. Шел всего третий день их путешествия, а его уже откровенно тошнило от бесконечного риса на дешевом масле и специфического вкуса китайских приправ.
Ги Ли, казалось, не замечал плохого качества еды, чудовищной нищеты и перенаселенности крохотных домов. В больших городах жизнь радикально отличалась относительным достатком, но Ги Ли не спешил в мегаполисы. Там бы пришлось воспользоваться официальной гостиницей, а значит предъявить документы, и долго и нудно объяснять отсутствие идентификационных чипов, которые у городских жителей уже были обычно установлены под кожей предплечья.
У Ги Ли была и другая причина избегать города. Как сказал он Андрею, во времена своей молодости, он много путешествовал по стране с другими монахами, собирая пожертвования для монастыря. Но ни разу в своих странствиях он не встретил ни одного телепата. Это было, по меньшей мере, странно.
Андрей задумался и обнаружил, что отстал от Ги Ли. Они шли по обочине оживленной трассы, машины проносились одна за другой, обдавая не просохшей грязью. Андрей ускорил шаг и поравнялся с Ги Ли.
— Замерз? — спросил монах мысленно, не поворачиваясь. — Скоро будет деревня, погреешься.
— Я хотел спросить, Ги Ли, если вы знали, что здесь нет телепатов, почему не сказали об этом Советнику Строггорну?
Ги Ли быстро взглянул на мальчика.
— Я подумал, что хорошо бы в этом разобраться. Как в такой огромной стране не рождаются телепаты? Странно, правда?
— Не вижу ничего странного! — Андрей уже успел пообщаться с китайцами и сделал свои выводы об их умственных способностях, но, вспомнив, что Ги Ли сам был китайцем, решил ничего не добавлять. — Это может быть генетическое!
— Не думаю так, Андрей. Если ты заберешься в очень глухие места Китая…
— А такие есть? — с сомнением спросил Андрей. После жизни в огромной и малонаселенной России, в Китае у него сразу возникло чувство, что попал в муравейник. Люди были везде: в полях и на дорогах, в перенаселенных городах и таких же кишащих людьми селах, люди, люди, люди.
— Есть в горах. Там процент телепатов примерно, как везде. Редко, но рождаются. 0,1–0,2 % населения.
— Значит, в Китае должно бы было быть… — Андрей подсчитывал в уме, — десять миллионов телепатов? Как минимум?
— Как минимум.
— А сколько в Аль-Ришаде?
— Из Китая, всего несколько человек. Я проверял.
— Но тогда, где они?
— Вот и я хотел бы понять, где.
— Вы думаете, их убивают?