Читать интересную книгу 12 лет рабства. Реальная история предательства, похищения и силы духа - Соломон Нортап

Кроме того, в этих местах выращивают некоторое количество «каролины», или сладкого картофеля. Однако им не кормят скот, и значение он имеет небольшое. Клубни сохраняют, раскладывая их на поверхности земли и слегка присыпая землей или слоем кукурузных стеблей. Погребов на Байю-Бёф нет. Это местность настолько низменная, что погреба наполнялись бы водой. Картофель здесь стоит два или три «боба», или шиллинга, за баррель; кукурузу, за исключением тех лет, когда случается не свойственный этим местам неурожай, можно купить за ту же цену. Как только собран урожай хлопка и кукурузы, стебли выдергивают, складывают грудами и поджигают. В то же время вновь выходят на работу плуги, проводя борозды, готовясь к следующим посадкам. Почва в приходах Рапидс и Авойель, да и вообще во всей этой местности, насколько я имел возможность наблюдать, отличается исключительным богатством и плодородием. Это своего рода мергель[66], бурого или красноватого оттенка. Она не требует того живительного удобрения, которое необходимо для бедных земель. И здесь на одном и том же поле одну и ту же культуру выращивают на протяжении многих лет подряд.

Пахота, сев, сбор хлопка, сбор кукурузы, выдергивание и сжигание стеблей – эти работы занимают все четыре времени года. Лесоповал и лесопильные работы, прессование хлопка, откорм и забой свиней – все это лишь второстепенные труды.

В сентябре или октябре свиней выгоняют из болот с помощью собак и держат в загонах. В холодное утро, как правило, незадолго до наступления нового года их забивают. Каждую тушу делят на шесть частей и складывают одну поверх другой, пересыпая солью, на широкие столы в коптильне. В таком состоянии туши остаются две недели, после чего их вывешивают и разводят огонь, который поддерживается более чем половину времени во все оставшееся время года. Тщательное копчение необходимо, чтобы бекон не оказался заражен червями. В таком теплом климате его трудно хранить, и не раз случалось так, что я и мои товарищи получали нашу еженедельную порцию из трех с половиной фунтов бекона, кишевшую этими отвратительными созданиями.

Хотя в здешних болотах полно коров и быков, из крупного рогатого скота здесь никогда не извлекают сколько-нибудь значительной прибыли. Плантатор вырезает свою метку на ухе животного или клеймит своими инициалами его бок и отпускает обратно в болота, свободно пастись в его почти беспредельных владениях.

Я уже упоминал, что здесь держат коров испанской породы, они некрупные, с прямыми, похожими на пики рогами. Случалось, с Байю-Бёф гнали гурты коров, но это бывает очень редко. Цена лучших из них составляет около пяти долларов за голову, а две кварты[67] за одну дойку считается необычайно высоким надоем. Сала они дают очень мало, да и то мягкое, низкого качества. Несмотря на огромное количество коров, пасущихся в болотах, плантаторы обязаны Северу за свой сыр и сливочное масло, которые закупают на новоорлеанском рынке. Солонину здесь не едят ни в больших домах, ни в невольничьих хижинах.

Чтобы получить ту долю свежей говядины, которая ему была нужна, хозяин Эппс обычно посещал состязания стрелков. Они происходили еженедельно в соседней деревушке Холмсвиль. Откормленных бычков пригоняли туда и расстреливали, за право выстрелить взимали оговоренную плату. Удачливый стрелок делился добычей со своими приятелями, и таким манером снабжались мясом приехавшие на состязания плантаторы.

Огромное число прирученного и дикого рогатого скота, который населяет леса и болота Байю-Бёф, вероятнее всего, и подсказало это название французам[68], поскольку в переводе оно означает «ручей (или река) дикого быка».

Продукты сада и огорода, такие как капуста, репа и тому подобное, выращивают для стола хозяина и его семейства. Они питаются свежей зеленью и овощами в любое время года. «Засыхает трава, увядает цвет»[69] под губительными ветрами осени в холодных северных землях. Но в здешних жарких низменностях растительность бьет через край, и в местности Байю-Бёф цветы цветут посреди зимы.

Здесь нет лугов, специально предназначенных для выращивания трав. Листья кукурузы поставляют достаточную пищу для рабочего скота, в то время как остальные животные сами добывают себе пропитание круглый год на вечнозеленых пастбищах.

Существует множество иных особенностей климата, обычаев, образа жизни и труда на Юге, но предшествующий рассказ, как я полагаю, дал читателю общее представление о жизни на хлопковых плантациях Луизианы. О способе выращивания сахарного тростника и о процессе производства сахара будет упомянуто в ином месте.

Глава XIII

Необычное топорище – Симптомы приближающейся болезни – Продолжаю слабеть – Бесполезный кнут – Заключенный в хижине – Визит доктора Вайнса – Частичное выздоровление – Неудача в сборе хлопка – Что можно услышать на плантации Эппса – Расчет числа плетей – Эппс в настроении пороть – Эппс в настроении потанцевать – Отсутствие отдыха – не отговорка – Характер Эппса – Джима Бернс – Переселение с Хафф-Пауэр на Байю-Бёф – Описание дядюшки Абрама, Уайли, тетушки Фебы, Боба, Генри и Эдварда, Пэтси; с пересказом родословной каждого – Факты из их прошлого и характерные черты – Ревность и похоть – Пэтси-жертва

По прибытии к хозяину Эппсу, повинуясь его приказу, первым делом я занялся изготовлением топорища. Топорища, привычные в употреблении в тех местах, – это просто округлые прямые палки. Я же соорудил изогнутое топорище, имеющее форму, подобную тем, к которым я привык на Севере. Когда я закончил и показал его Эппсу, тот воззрился на него в изумлении, не способный понять, что это такое он видит перед собою. Никогда прежде он не видал такой рукояти, и, когда я объяснил ее удобство, он был явно поражен новизной этой идеи. Он долгое время держал это топорище у себя в доме и, когда наезжали гости, с гордостью показывал его как диковинку.

Наступил сезон мотыжения. Вначале меня послали на кукурузное поле, а затем на прореживание хлопчатника. На этой работе я оставался, пока период мотыжения почти не закончился, и тогда начал ощущать симптомы приближавшейся болезни. На меня накатывали приступы озноба, чередовавшиеся с обжигающей лихорадкой. Я сделался слаб и истощен, а временами сознание у меня настолько мутилось, что заплетались ноги, и я шатался, подобно пьяному. Тем не менее я был вынужден продолжать поспевать за своим рядом. Когда я был здоров, мне было нетрудно не отставать от своих товарищей, но теперь это казалось совершенно невозможным делом. Я часто оказывался позади всех, после чего кнут надсмотрщика непременно приветствовал мою спину, вливая в мое больное и ссутулившееся тело немного энергии. Я продолжал слабеть до тех пор, пока кнут не сделался совершенно бесполезен. Даже самый острый укус сыромятной плети не мог пробудить меня. Наконец в сентябре, когда приближался хлопотный сезон сбора хлопка, я не смог выйти из своей хижины. Вплоть до этого времени я не получал ни лекарств, ни внимания своих хозяина и хозяйки. Старая кухарка время от времени навещала меня, готовила мне кукурузный кофе, а порой отваривала кусочек бекона, когда я стал слишком слаб, чтобы справиться с этим самостоятельно.

Уже стали поговаривать, что я умру. Тогда хозяин Эппс, не желая мириться с потерей денег (которую неминуемо повлекла бы за собою смерть рабочей скотины стоимостью в тысячу долларов), решился послать в Холмсвиль за доктором Вайнсом. Тот объявил Эппсу, что это результат воздействия климата и что, вполне вероятно, он меня лишится. Доктор велел мне не есть мяса и вообще принимать совсем немного пищи – лишь минимум для поддержания жизни. Прошло несколько недель, и за это время, посаженный на такую скудную диету, я частично оправился.

Однажды утром, задолго до того, как я пришел в состояние, подходящее для работы, Эппс появился на пороге хижины и, вручив мне мешок, велел идти на хлопковое поле. В ту пору у меня не было совершенно никакого опыта в сборе хлопка. А дело это оказалось по-настоящему трудным. В то время как другие пользовались обеими руками, хватая хлопок и складывая его в горловину мешка с точностью и сноровкой, мне приходилось держать коробочку одной рукой и другой старательно вытаскивать из нее белые ватные соцветия.

Более того, для складывания хлопка в мешок требовалось действовать обеими руками и внимательно смотреть. И я был вынужден почти так же часто, как снимал хлопок со стебля, подбирать его с земли, куда он постоянно у меня падал. Кроме того, я обламывал веточки, отягощенные еще не раскрытыми коробочками, поскольку длинный и тяжелый мешок мой качался из стороны в сторону в манере, непозволительной для хлопкового поля. После полного трудов дня я пришел к амбару со своей ношей. Когда весы показали всего лишь 95 фунтов – менее половины нормы самого скверного сборщика, – Эппс угрожал мне суровым наказанием, но, учитывая то, что я был «новичком», согласился простить меня на сей раз. На следующий день, как и большинство последующих дней, я возвращался по вечерам со скудным результатом. Было очевидно – я не создан для такого рода работы. У меня не было этого дара: проворных пальцев и быстрых движений, как у Пэтси, которая так и летела вдоль одной стороны ряда хлопчатника, удивительно скоро лишая его беспорочной и пушистой белизны. Практика и порка были одинаково бесполезны. И Эппс, пресытившись наконец, ругаясь и обзывая меня позорищем, сказал, что я негодный ниггер-сборщик, ибо не в состоянии собрать за день даже столько хлопка, чтобы его стоило взвешивать. Он велел мне больше не выходить на хлопковое поле. Теперь я был занят рубкой деревьев и распилом древесины, перетаскиванием хлопка с поля в амбар, а также выполнял любые другие потребные услуги. Разумеется, быть праздным мне никогда не дозволяли.