сгоревшей усадьбы. Через сито бы пепел провеял, косточки бы искал. Не нашёл бы, и решил что крестьяне вас убили. Разозлился бы страшно, и пользуясь своей новообретённой властью, покарал бы наших крестьян. Всех до одного. Кого плетьми засёк, кого на каторгу сослал бы.
— Да кто их считает-то, землепашцев? — хохотнул губернатор, — я вот, к примеру, и не знаю, сколько их у меня. Ну посёк бы ты их, Вадим Егорович, что с того-то?
— Я сиротой бы остался при живых родителях, это вы понимаете!?
Мать тихонько заплакала. Вадим замолчал.
— Сын, — тихим, но внушительным голосом проговорил отец, — Имение третий год в убытке. Нам хорошие деньги предложили, выезд за границу, пенсион мне назначили. Одно условие поставили: ты должен счесть нас погибшими.
— И ты согласился?
— Да, я согласился, — вскинул голову отец, — я думаю о семье.
Вадим не нашел, что ответить. Он повернулся к губернатору:
— Кто оплатил это представление?
Губернатор молча смотрел на него, попыхивая трубкой. Вадим достал императорскую бумагу и развернул её под носом у губернатора, тот пробежался по ней глазами. Встал.
— Пойдёмте на свежий воздух, молодой человек.
Они вышли на крыльцо, губернатор выбил трубку, потеребил её в руках. Ему явно было неловко.
— Ко мне обратились из дворца. Велели устроить всё. Бунт обещали сами организовать, на мне лишь вывоз ваших родителей. Знали бы вы, на какие ухищрения мне пришлось пойти, чтобы ваших маменьку с папенькой безопасно вывезти сюда. Крестьяне с факелами уже вверх по склону бежали, когда мой человек их через лаз в ограде выводил.
— Я должен был счесть их погибшими?
— Мне откуда знать? Вы сами, молодой человек, влезли в такие дела, занимаясь которыми чистым остаться не выйдет. Пеняйте себе, я-то при чём? У вас вон бумага какая есть. Расследуйте.
Губернатор пошёл внутрь.
— Постойте, — окликнул его Вадим, — скажите матери. Что адрес запомнил. Буду писать.
Губернатор кивнул. Вадим вышел на двор, вскочил в седло и поскакал к Тушково. Что ж, если неведомый кто-то ставил задачу разорвать связи Вадима с семьёй. Он её достиг, они всё равно что умерли. Вопрос лишь в том, кто этот «кто-то».
Прискакав в Тушково Вадим обнаружил, что село засело в глухую оборону, словно во времена набегов степных кочевников на земли Империи. Промежутки между домами на окраинах были завалены деревьями с обрубленными и заостренными ветками, из-за которых выглядывали угрюмые бородатые крестьянские физиономии.
— Еды у них припасено много, колодец в селе есть, так что измором брать не получится, — докладывал ему командир эскадрона, — надо штурмовать. Пойдём в отвлекающую атаку от леса, они все туда сбегутся. Так всегда происходит.
— И сколько погибнет?
— Человек пять наших, кто в первой волне пойдёт, потом, если упрутся, ещё человек пять. Ну что поделать, такая у нас работа.
— А крестьян сколько?
— Да какая разница. Они всё равно уже не жильцы.
Вадим с точкой смотрел на село. Он мальчишкой бегал по этим улицам, и всегда жители села были к нему добры. А сейчас солдаты пойдут в атаку. Сначала будут осторожничать, но после прольётся кровь, они остервенеют, и начнётся мясорубка. Солдаты, безусловно, победят, и после победы отомстят оставшимся в живых крестьянам за своих погибших друзей. Они изрубят всех. Если же кто выживет, то после пожалеет об этом. Быстрая смерть от удара копья или палаша гораздо лучше, чем медленное угасание на каторге.
— Я пойду поговорю с ними.
У командира от удивления распахнулись глаза, но он не посмел возразить. Армия держится на субординации.
Вадим пошагал к баррикадам. Не дойдя десятка два шагов, поднял руки и замедлил шаг.
— Вадим Егорыч, это вы? — послышалось из-за завала бревен.
— Да, Игнат, я это.
— Чего хочешь?
— Поговорить.
— А чего говорить? Солдаты нас покрошат всех, нету выхода нам.
— Я подойду?
За баррикадами зашушукались. Вадим замер.
— Ну подходи, барин.
— Руки-то можно опустить?
— Опускай. Ты их поднимал-то зачем?
Вадим подошёл вплотную к завалу из брёвен, неловко вскарабкался наверх, а во время спуска зацепился ногой и сверзился в уличную грязь. Крестьяне заржали, помогли подняться на ноги. Вадим осмотрелся. Люди вокруг него были вооружены, причём не только топорами, кольями и дубьём, как это обычно подавалось в газетах, описывающих крестьянские бунты. У некоторых в руках были самодельные арбалеты, причём не самого примитивного вида. Другие были вооружены пиками, очень похожими на армейские, было видно, что бунт не спонтанный. Даже если вспыхнул он внезапно, а не по плану, но подготовка явно велась, оружие готовилось заранее.
Вадим преодолел сословную гордость и протянул руку для рукопожатия. Крестьяне начали недоуменно переглядываться. Один выдвинулся вперёд и пожал руку Вадиму. За поясом у него был здоровенный, угрожающего вида тесак.
— Ты, барин, не помнишь меня, наверное. Я Терёха Медоед. Бобыль с окраины, сапоги чиню, прочий мелкий ремонт.
— А теперь ты тут вроде как главный?
— Со вчерашнего дня.
— Не понимаю. А до этого кто был главным?
— Долгий рассказ будет, барин.
— Время есть. Отойдём?
— Нет, барин, говорить при всех будем. Ты только своим для начала приказ дай, чтобы со штурмом повременили. Мы ведь подготовились, знаем их главную уловку. Пойдут сначала в отвлекающий маневр, а потом навалятся с другой стороны.
Вадим усмехнулся.
— Любопытно, где вы премудростям обучились.
— И про это расскажу. Так отдашь приказ?
— А то что?
— Ничего. Ничего не будет. Ни разговора, ни мира. Мы тебя отпустим, солдаты в атаку пойдут. Нам терять нечего, всё одно — каторга, если не смерть. Бабы с детишками отвара выпьют, отойдут в тихости и благости. Мужики кто пожелает, с ними. Кто захочет со мной, с боем на тот свет прорваться, милости просим.
— Что ж, пусть по-твоему будет.
Вадим забрался на баррикаду, помахал рукой. От изготовившихся к атаке солдат к нему подбежал вестовой.
— Передай командиру, что б ранее чем через два часа штурма не начинал. Наблюдайте за этим местом, если подам знак, снова подбежишь за указаниями. Сохранять бдительность. Ступай.
На этот раз он спустился с баррикады без приключений.
— Ну что, рассказывай, Терёха. Что тут произошло?
Терёха сел на чурку и предложил Вадиму сделать то же самое. Он начал рассказывать.
После отъезда Вадима в Слободу дела в хозяйстве шли по-прежнему плохо. Его отец отказывался слушать, когда крестьянский сход в очередной раз обратился к нему с просьбой немного снизить оброк, дабы было с чего оплатить удобрении и инструмента, да и не мешало бы дать земле отдохнуть немного. Лес тоже рубить барин отказывался, хотя можно было бы поправить дела. Мужики попросту вынуждены оказались заняться лесорубным