Спасибо Вам, Марина Николаевна, за испанский язык, с которого все началось! Спасибо за Барселону и Гауди, спасибо за древние стены Валенсии, за морской бриз Пенискулы и Беникассима, за жаркое солнце Андалусии, за океанскую гавань Сан-Себастьяна и за горы Кантабрии! Спасибо за решение учиться филологии! Без этой учебы никогда не случилось бы моего неожиданного писательства! Спасибо за достойнейший пример семейных отношений, того, какой мягкой, уютной и домашней в них должна быть женщина! Спасибо за возможность работать в родной школе! Такой счастливой, нужной, востребованной, ценной и значимой я никогда не чувствовала себя ни до, ни после этого периода! Спасибо за Ваших учеников, которые в итоге достались мне. Таких достойных, чутких и настоящих детей у меня еще не случалось и, возможно, уже не случится. Спасибо за то, что Вы были в моей жизни, Марина Николаевна! И как невыносимо жаль, что Вы были в ней так мало! Если бы была хоть какая-то возможность что-то вернуть назад и успеть все это сказать, глядя Вам в глаза… Но я надеюсь, что когда-нибудь, хотя бы во сне, мы еще встретимся с Вами и обязательно hablamos españo[2]. И тогда я непременно крепко обниму Вас и скажу:
– Gracia sportodo, profesora![3]
Сергей Петров
Как бывший следователь и прокурор, Петров не может не проникать в суть вещей. И, как радиоведущий, не способен молчать. Успешный розыск и арест нужных слов и мыслей для него – настоящее писательское счастье. А благодарность тех, кто эти слова увидел и услышал, – счастье уже человеческое.
Поводырь
Толя понравился мне сразу, еще в первом классе понравился. Смуглый, кудрявый, похожий на негра и цыгана одновременно. Я ведь был советским школьником, и судьба негров меня тревожила не меньше, чем отсутствие в гастрономе шоколадно-вафельных конфет «Гулливер». Негров угнетали, били на улицах Нью-Йорка палками полицейские негодяи. А я до сих пор не люблю, когда кто-то кого-то угнетает. Особенно когда угнетают негодяи.
Цыгане тоже к себе манили, хоть и воров среди них много, даже детей они, поговаривали, воровали.
Не выходи на улицу один, украдут цыгане!
Так предупреждала меня бабушка, когда я гостил у нее на Украине, в городке с чудным названием Александрия (креативные украинские власти его пока не переименовали). Ее утверждения не были беспочвенными.
Однажды я вышел на улицу, гулко ухали голуби, покачивались от ветра верхушки тополей, мимо меня табуном промчались цыгане, человек десять, и среди них шел босой белобрысый мальчик.
«Оба-на», – подумал я.
Однако они меня не украли. Я был шатен.
А еще мне нравился фильм «Цыган». Про Будулая. Храброго, справедливого цыганского мудреца, который мог дать фору в своих рассуждениях старому индейцу Дону Хуану, герою произведений Карлоса Кастанеды. Толя смахивал на Будулая. Такой вот интересный у него был типаж.
…Мы взрослели стремительно. И он взрослел стремительнее нас всех.
Толя, или Толян, как мы его называли уже в девятом классе, был весьма продвинут. Толя любил панк-рок. Он слушал радио «Голос Америки» и Би-би-си. Он открыл нам «Программу А». «Оба-ну» открыл и «Топ Секрет». Все новое мы узнавали именно от него.
– Вчера включаю ти-ви, – шептал Анатолий мне на уроке химии, – там трое из «Секрета»… они так мочат… такой трэш (в его исполнении «трэш» звучало, как «трэфф», Толя очаровательно шепелявил)…
Конец восьмедисятых – начало девяностых. В те годы я был дремуч в плане музыки страшно, в голове моей творился необычный музыкальный винегрет. Мне нравилась группа «Кино». Я почитал «Наутилус Помпилиус». В силу каких-то сентиментальностей преклонялся перед «Миражом» и «Ласковым маем». А кто такие «Секрет», я и знать не знал, несмотря на то что они тогда были достаточно популярны. Я слышал песню «Привет» и был убежден, что ее поет Скляр. Не из «Ва-Банка» Скляр, из фильма «Мы из джаза».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– По субботам, в девять вечера, – неоднократно уточнял Толян.
Слово его было весомо. Весомости слова Анатолия мог позавидовать любой партийный пропагандист.
По субботам. В девять вечера.
В означенный час я включил телевизор. Увиденное меня взбудоражило. То, что творили эти трое (Леонидов тогда покинул группу и уехал в Израиль), было за гранью добра и зла. Это выбивалось из общего формата, хотя такого термина ни радио, ни телевидение еще не знало. Это был плевок во все «песни года», вместе взятые. Программа называлась «Топ Секрет», выходила по Ленинградскому телевидению. Театр легкого панка и абсурда. Матом не ругались, про гениталии не шутили. Они просто шутили смешно. И драйвово.
Толян даже признался мне: «секреты» были в чем-то круче британских диск-жокеев, которых он слушал по радио Би-би-си. Сева Новгородцев, Джон Пил, Сэм Джонс, они были его кумирами, эти дяденьки, вещающие с Туманного Альбиона.
– Сэм Джонс и «Бабушкин сундук», – проповедовал шепотом Анатолий на уроке истории, – послушай…
И я приходил домой, включал радиоприемник и шарил «поплавком» по частотам в поисках нужной волны.
– Лондон! Хэллоу! У микрофона Сэм Джонс…
Это обращение, такое несоветское, оно подкупало. Сэм поднимал пласты музыкальной древности. От сороковых до семидесятых. Куча имен, и какой там Элвис Пресли! Нет, он, конечно, был, Элвис, и Чак Берри был, и ранние Битлы-роллинги, но в основном Сэм ставил то, что не было мейнстримом, то, что даже сейчас с трудом можно отыскать в Интернете.
Сэм Джонс и «Бабушкин сундук». Сэм помог мне отделить зерна от плевел в середине девяностых. Все эти ксении стриж (простите-простите), кости михайловы (нижайший поклон), своей деланной развязностью они явно недотягивали до тех, кем я восхищался и восхищался Анатолий. Я помню, как это было круто, появление первых FM-станций в нашей стране. Говорят, Андрей Макаревич, услышав по радио голос Ксении Стриж, чуть не получил оргазм. Ну, или просто восторг, ладно.
Но, если вспомнить все это, восторгаться было нечем. Все эти FM-станции – обычная такая была мода, обычный гламур, что приходит и уходит. И этим мальчикам и девочкам, заскочившим в первый вагон отечественного FM-вещания, крупно повезло. Они вскочили туда и застолбили места звезд.
Но что могли эти ребята? Они всего лишь умело нажимали кнопки и двигали «микшеры», играли голосами, употребляли «хай» вместо «здравствуйте». По большому счету они были пусты как пробки, в них не было оригинальности. Кто там пытался выделиться из фона позитивных голосов? Жанни Шаден – не то баба, не то мужик? И сколько длилась эта интрига? Помнит ли кто-то этого эфирного трансвестита сейчас?
Хорош был Вася Стрельников? Да, хорош. Он вещал на «Радио 7 на 7 холмах». Одно время вещал на английском. Это создавало ощущение Запада в любом московском округе, станция тогда, году в девяносто четвертом, вещала исключительно в Москве. Да, мы живем в России, но мы слушаем «Радио 7 на 7 холмах», слушаем балабола Васю, западные хиты, и это будто бы Штаты. Скажем, Нью-Йорк. Интересное, приятное ощущение. Оно даже провоцировало во мне движение вперед, вырабатывало активную жизненную позицию, делать дело.
Но когда Василий стал вещать по-русски (уже по телевидению, кажется, вещал), от него, кроме тембрального великолепия, ничего не осталось. Увы.
Их всех сделал Коля Фоменко. Своими «Русскими гвоздями» и шоу «Доброе утро, Вьетнам». Отхлестал, как барин неспособных к работе холопов. Вот тут вам был и юмор, и ум, и оригинальность. Но был ли Коля Фоменко диск-жокеем? Нет. Он просто был Колей Фоменко – музыкантом и артистом, мастером на все руки, настоящей звездой.
Бачинский и Стиллавин – привет Говарду Стерну, два в одном. Я никогда не был их фанатом, меня воротило от слишком частого их погружения в дерьмо. Но я признаю, они были профессионалами. Трудяга Камолов, веселая неглупая Шелест, Коля Макклауд, Оля Максимова. На этом талантливые звезды заканчиваются. Все остальное – не просто от лукавого, а от лукавого полудебила. Только позитив и безудержное веселье. И никакого юмора. А уж тем более – интеллекта.